Тураев мыл посуду, собирал вещи, укладывал их в спортивную сумку, долго искал в шкафу чехол от ноутбука. И думал, думал, думал…
Погибли четверо, а будет ещё больше — факт. Артуру очень не хотелось стать пятым, но, тем не менее, у него появилась такая перспектива. Бывший майор милиции, муровец, он прекрасно это понимал. Нужно наверняка обезопасить дискету, укрыть её хоть под землёй, чтобы материалы Вороновича не пропали попусту. Арендовать ячейку в банке или использовать автоматическую камеру хранения на вокзале? И если выбрать ячейку, то на чьё имя её оформлять?
Ладно, сообразим потом. Сейчас надо увидеться с мамой и успокоить её. Он, Артур, привык к смертям и горю, но Нора не работала в милиции, не отбывала срок в колонии. Она ещё не пришла в себя после смерти мужа, и теперь вынуждена опять, под новогодней ёлкой, оплакивать давно знакомого ей человека…
Артур переоделся, на всякий случай прихватил документы и деньги. Оставив в сейфе не значимую мелочь, повесил обе сумки на плечо и запер дверь. Хорошо, что есть куда сбежать отсюда! Пора заканчивать с этой епитимьей. К дьяволу вонючую дыру! Надо жить так, как положено молодому ещё мужику, сильному душой и телом, с ясной головой и университетским образованием!..
Не слушая, что говорят ему в коридоре и во дворе, Артур выскочил под нудный зимний дождик, щёлкнул пультом. И «Гелендваген», как живой, ответил ему, приветливо подмигнув фарами. Тураев бросил сумки на заднее сидение, нырнул в джип и подумал, что сегодня тёплая погода будет ему на руку. Не нужно очищать кузов от снега и льда, а то и откапывать из сугроба; а после до одурения ждать, пока прогреется мотор.
— Это Лёвочкин чепчик…
Дора Райникова протянула Норе Тураевой что-то крохотное, батистовое, обшитое кружевами, с голубыми ленточками.
— Помню, как трудилась над ним, когда в декрете была. Только ленточки потом пришила. Ведь ультразвука не было, и мы до самых родов не знали, кого ждать. Боялась тогда, думала, примета плохая — заранее приданое готовить. А уж так намучилась, когда рожала, что больше детей не захотела. Щипцами тащили его, и потом на головке долго был синяк. Я сама — акушер-гинеколог, а родить по-человечески не смогла. Дала клятву другим помогать… Только в страшном сне не видела, что переживу его. Счастливый был месяц январь, а стал чёрным. Двадцать два дня не дожил сынок до тридцати восьми лет. Любил у Высоцкого «Песню про тридцать семь» — и как накликал…
