Артур Тураев проснулся поздним вечером и не сразу понял, где находится. Он смертельно устал за последние дни, делая одновременно несколько дел и не имея возможности спокойно осмысливать ситуацию. Он лежал на широкой, но короткой кровати, над которой низко свисала люстра под хрусталь, утыканная электрическими свечами.
Сейчас ни одна из свечей не горела, и комната в старом московском доме освещалась лишь уличными фонарями. Спинка кровати, как и стоящие тут же кресла, была обиТа полосатым шёлком, кстати, достаточно пропылённым, как и завитушки деревянных частей мебели.
Тураев приподнялся на локте, потёр лоб и вспомнил, как вёз его сюда из области сверкающий джип цыганского барона. Тот уговорил-таки бывшего майора милиции отметить удачное завершение переговоров. Большая часть похищенного у Эмилии Рубановой была возвращена её родителям. А о навсегда исчезнувших «цацках» мать с отцом решили впредь не вспоминать, здраво рассудив, что барону за содействие в поисках полагается гонорар.
Артур сел на постели, подобрал с пола упавшие подушки — все с кистями и воланами. Нагнувшись, он сам едва не соскользнул вниз по тяжёлому блестящему пледу. Потом, опершись на руки, уселся поудобнее, и только тут окончательно пришёл в себя.
Первым делом он вспомнил, что квартира эта находится недалеко от площади Трёх вокзалов, что было непременным условием при выборе конспиративной «точки». Неизвестно, какой горе-дизайнер оформлял это жилище, или здесь потрудился некий креативный доброволец, но выглядело убранство ужасно. Совершенно не нужный полог, тоже со складками и бахромой, причём не над всей кроватью, а только над изголовьем; несколько старинных ламп, включая керосиновую, — и это кроме люстры!
Множество фотографий и картин, все в рамах — кованых, резных, даже украшенных полудрагоценными камнями — превращало комнату в лавку старьевщика. Вопиющую эклектичность обстановки подчёркивали старинный сундучок и ротанговый столик.
Цыганская кухня тоже не нравилась Тураеву, хоть и пришлось усиленно нахваливать стряпню толстых тёток в цветных юбках. Во рту, в пищеводе, в желудке все горело от перца и прочих специй; зверски хотелось пить, причём непременно ведро ледяной воды. А вот есть, считал Тураев, не захочется ещё очень долго. Сама мысль о том, что после цыганского угощения можно положить в рот хоть крошу хлеба, вызывала тихий ужас.
Суп-гуляш «Хобе», не только с перцем «чили» и прочими пряностями, но ещё и с салом, буквально подступал к горлу, грозя вылиться наружу. Было, наверное, достаточно и одного этого творения древнего народа, так пришлось ещё отведать баранины с капустой и помидоров с брынзой, да несколько раз поднять стакан с красным вином, чтобы не обидеть хозяина.
