— И долго они занимаются борьбой? — спросила я, но от продолжающейся тишины успела вновь задуматься о своём, вспомнить, что о чем-то спрашивала и, очнувшись, обернуться. — Много часов в день?
Лео смотрел на меня с замученной усталостью. Я сообразила, в чем дело, едва не позабыв.
— А, прости… ты же не можешь… — я отвернулась обратно, любуясь пейзажем, сравнений с которым не выдерживало ничто ранее виденое мною в жизни. Каясан было видно из моего окна, но видно ли отсюда моё окно? Или это другая сторона горы? Какой здесь свежий и чистый воздух! Как непередаваемо золотятся первые желтые листья на первозданных деревьях, обладающих особой магией в том, что росли тут всегда, никем не высаживались и не подравнивались. Природу тут не трогали, сопутствуя ей и гармонично с ней уживаясь. Раздалось два тихих стука откуда-то с пола. Я обернулась. Лео, не имеющий права обратиться ко мне, коротко топнул дважды ногой, чтобы привлечь моё внимание и мотнул головой в сторону череды дверей. — Идем, извини.
Открыв дверь, в которой даже замка не было, он развернулся и тут же пошагал обратно.
— Эй, постой! — он встал и обернулся. — А если мне что-то понадобится?
Он безучастно смотрел своими говорящими, но черт знает что говорящими, глазами. Они были выразительными, но я не была телепатом, чтобы читать в таких случаях дословно. Вздохнув, он указал на входные ворота и ушел. Это было предложением найти его, если что, или убираться прочь, если захочу чего-то? Обидеться было трудно, поскольку любое предположение приходилось относить лишь насчет своего воображения. Но мой телефон остался у него и, хоти не хоти, а ещё разок, но нам придётся объясниться, пусть даже жестами. Войдя в предложенную мне спальню, я не удивилась, что не нашла там ничего, кроме лежанки из бамбуковых подстилок, совершенно плоской подушки (но хотя бы в чистой наволочке), тумбочки и лампочки над головой. Надо же, тут было электричество! Эврика! Но не было даже щеколды на двери, чтобы запереться. Должно ли это пугать девушку, оставшуюся на ночь в обществе двадцати трех мужчин, из которых лишь два знают о том, что она здесь, один из них не скажет ей и слова, а второй уже в том возрасте, когда ничего не надо? Наверное, мне стоит расслабиться.
Не знаю, сколько было времени, но разбудили меня просьбы проснуться. Я узнала голос учителя Хенсока и открыла глаза. В мою келью слабо проникал свет из-за его спины. После раннего ужина, принесенного мне Лео, я вырубилась часов в десять-одиннадцать, зачитавшись единственной книгой, найденной в верхнем ящике тумбочки. О Трипитака Кореана, священных текстах, хранившихся в Хэинса. Я, вообще-то, была христианкой, но моя религиозность заканчивалась там, где начинались уверения в «непреложной истине» и всемогуществе Бога, чьего присутствия я не ощущала во всех несправедливостях мира, коих было куда больше, чем справедливостей. В общем-то, я и была-то христианкой лишь в том, что орущим младенцем меня покрестили родители. Так что я без зазрения совести углубилась в буддистское произведение, относясь к нему, как к светскому философскому труду.
