— А что теперь в городу наш Василей Архипыч поделывает? Геройствует, поди, с Пал Ефимычем!?
И сразу отлетает сон от Василисы. Придвигается она поближе к Архипу, жадно хватает его слова, жадно отвечает:
— Не заморили бы там мальчишечку! Не утеснили бы!
— Там-то? — вскипает Архип. — В городу-то? Пал Ефимыч?.. Да никогда!.. Там, старуха, Василею Архипычу первый и настоящий ход!.. Да! Василей Архипыч чей сын? Чьего он корню? — партизана Архипа Степаныча Ерохина. Вот чей!.. Это понимают! Ты не думай, это шибко понимают!..
Кипит восторженным возбуждением, красуется Архип перед женой. Долго толкует и втолковывает ей давно и много раз слышанное ею вот в такие же темные и глухие ночи. Долго не засыпает и не дает спать Василисе.
24.
Ко всему присматривается Васютка в новой, в городской жизни. Все старается впитать в себя. Но держится он от остальных ребят, которые окружают его, в сторонке, особняком. И со стороны видит: бродят стайками, шумливыми и оживленными оравами ребята, кипят какими-то своими волнениями, радостями и ссорами, крутятся в каких-то своих делах, от которых взрослые, большие на отлете. Со стороны видит, а подойти не подходит. Насупливает брови, зверенышем взглядывает, когда кто-нибудь из парнишек зовет его в компанию.
Коврижкин, что-то смекнув, спрашивает его однажды:
— Ты в пионеры записался, герой?
— Нет, — бубнит под нос Васютка.
— Напрасно. Ты смелее, дуй с горы, да и все! Смелее, Василий Архипыч!
Но прошло после этого несколько дней и все попрежнему в сторонке, приглядывается и молчит Васютка.
И во второй раз на расспросы Павла Ефимыча отвечает он хозяйственно, но с какою-то обидою в голосе:
— Чо я там с парнишками да с бабами делать буду? Они балуются, в барабаны стучат, песни поют... Это какое дело?.. Я не маленький! Дома-то я пахать зачинал... Чо я с ими возиться буду?
Сначала Павел Ефимыч весело смеется над парнишкой:
— Ну и парень! Да ты, Василий Архипыч, прямо форменный большой дядя! Тебя только женить остается!
Но потом отгоняет смех, всматривается в парнишку, задумывается. Соображает. Крутит головой. Сам с собою безмолвно о чем-то рассуждает.
Думает: когда же из ребенка детство его успело вытравиться? какими кислотами эта лучшая, безмятежная пора жизни вытравляется? Мальчишка совсем крошечный...
— Тебе сколько лет? — проверяет он.
— Мне?.. Мне, может, скоро двенадцатый. Ты не думай!..
...Мальчишка совсем крошечный, а душа у него заботой недетской закутана. Совсем ерунда какая-то! Нет, шалишь, дадим природе ходу! Заставим ее действовать!
