Василиса сжимает тонкие бледные губы и, сдерживая вздох, успокаивает мужа:
— Ну, пошто ты, Степаныч, кричишь-то!? Известное дело, управимся. Об этом заботы нечего брать. Только боюсь я. В чужих людях будет ли Васютке сладко? Не обидел бы...
— Пал Ефимыч!?.. — Архип озаряется улыбкой, улыбка ширит его лицо, раздувает рот: — Это он-то, товарищ мой, Пал Ефимыч, обидит!? Да он глотку за Василея Архипыча кому ни-на есть перервет!.. Он!.. Ты в этом понятии, старуха, не опасайся! Тут без обману.
— Может, и так, Степаныч, — вздыхает Василиса, — да все сумнение у меня. Дите безответно, долго ли утеснить.
Василий, у которого от письма, от этих разговоров разгорелись глаза и взлохмачены светлые путанные волосенки, оборачивается к матери:
— Я не махонький! Пошто, ты, мамка, нюнишь? Не люблю этого!..
Аграфена, поблескивая зубами, уходит.
2.
На святках из волости, из села Острожного приезжают в кошеве, словно гости веселые и обычные, молодые ребята, комсомольцы.
У сельсоветского крыльца они весело топчутся, охлапываются, разбрызгивая свеженаметенный снег, и, весело переговариваясь, вместе с белым паром, вместе с морозом вторгаются в присутствие.
Афанасий, хмуро озабоченный похмельем, нудливо ворчит им навстречу и топает ногами:
— Кыш вы! Валитесь обратно! валитесь!.. Каки по святошному времю занятья!? Во середу приезжайте.
— Не кыркай! — добродушно покрикивает в ответ один из приезжих. — Что у вас тут за мода — праздники?
— Два дня полагается отдыхать, а у вас цельные святки отдых, што ли?
— Где председатель?
— Сторонись, сторонись, товарищ!..
Афанасия смывают с порога, ватага весело проникает в сельсовет. В сельсовете сразу становится шумно и крикливо.
Ребята стряхивают с себя снег, распоясываются, сбрасывают полушубки. Они не обращают внимания на Афанасия. И сторож, наливаясь тревогой, тушит в себе задорный жар и озабоченно и примирительно спрашивает:
— Да вы зачем?
— Мы в комсомол! — горделиво и вызывающе отвечают ему.
— Будем мы тут у вас лекцию читать. И насчет религии просвещать...
— Лекцию? — криво наставляет Афанасий заросшее шерстью ухо под непривычное слово. — Это к чему жа?.. А?..
— А там увидишь.
— Против бога!
— Охальничать опять!.. — снова закипает Афанасий: — Как лонись?.. Носит вас...
Но ребята уже не слушают его. Они устраиваются удобно за столом. Из холщевой сумки вытаскивают книжки, разбирают их, говорят о чем-то своем. Один из них, накинув на себя полушубок, выходит:
— Пойду к председателю.
