— Я себе вольна судьбу свою выбирать! — гневно говорит Ксения. — Обчеству какое дело до моей доли?
Секретарь насмешливо скалит зубы и хихикает.
— Обчеству, конечно, будто и нет никакого до этого дела. Но, между прочим, сказано уж председателем, что землю зря распёхивать не приходится, и добавить к этому нужно, что не каждого-всякого приходящего в общество примать следует... К примеру, вот и мужика твоего, Павла Гаврилова...
— На каком основании? — бледнея спрашивает Павел: — Я человек чистый.
— Как сказать, — пожимает плечами секретарь: — с одной стороны, если поглядеть, так, может быть, чистый, ну, а с другой — выходит и не так...
— Егор Никанорыч! — вскипает Ксения и порывается к председателю. — Что же это такое? Пошто вы над мужиком измываетесь? Он человек безвинный...
— Погоди, Ксения! — мягко отстраняет ее Павел. — Не горячись. За мной вины теперь никакой нет. Слышите, — обращается он к председателю и к секретарю, — я теперь вольный человек. Что было, то было. Зачем же две шкуры драть?
Егор Никанорыч отводит глаза в сторону и туго говорит:
— Двух шкур с тебя, человек, никто не дерет. Ну, а насчет того... касаемо земли и чтоб тебе приписаться к обчеству, то согласия нашего на то не может быть... Это, брат, как припечатано... Конечно, жалко Ксению, наша она, верхоеланская, доморощенная. А все-таки было бы тебе, Ксения, лучше глядеть, чтоб, значит, наперекор миру, обчеству не идти...
Ксения вспыхивает:
— Меня нечего жалеть! Не маленькая... А ежели так, то давайте мне бумагу, что отказываете. Словам не верю.
— Жаловаться хошь? — щурится Егор Никанорыч. — Жалься. Только не советую... Напрасно.
— Мое дело! — сухо отвечает Ксения.
Павел и Ксения выходят из присутствия. Афанасий, неуклюже прислонившись к притолке, лениво пропускает их мимо себя и ворчит:
— Зря!.. Совсем зря, Ксена, в гору скачешь... Супонь не выдоржит. Лопнет!..
— Молчи, Афанасий! — в сердцах обрывает его Ксения.
— Молчи не молчи, схамкают они тебя!.. Вишь, какие они горластые!.. Зря не шеборшись, баба!..
Не слушая его, выходит Ксения на крыльцо. За нею Павел. Павел нахлобучивает неловко шапку и смущенно крякает.
— Съедят они меня, — озабоченно говорит он. — Отступилась бы ты, Ксения!
— Я не отступлюсь!..
Лицо у Ксении гневно пылает.
29.
У крёстной, у Арины Васильевны, годы выели лучистый цвет в глазах. Под старушечьим, под темным, к самым бровям подвязанным платком, бабий ум, жизнью выутюженный, ворочает скупо и неподатливо привычные и медленные мысли.
