Жители поселка «Старая мельница» стали вставать в очередь для записи. Мужчины, старики и подростки — за всех цеплялись женщины, заранее оплакивая их, не веря, что кто-то вернется.
Ба, посмотрев на мальчишек, с сомнением произнесла:
— А мальцов куда? Тоже на войну? Давай, оговорим возраст добровольцев.
Иван, обняв прильнувшую к нему жену, откликнулся:
— Записывать всех, кто старше восемнадцати и младше пятидесяти пяти.
Тут запричитала его супруга, — Тебе же шестьдесят! А ты куда?
— Прости, Маша, не могу больше в стороне быть! Себя потерял. Я за всех них в ответе, поэтому первый идти должен!
— А туман? Пропустит ли он вас, останетесь ли живыми, не сгинете ли? — Мария Ильинична села на диван, безвольно уронив руки.
Председатель опустился рядом и стал тихо объяснять, как ребенку, которого нужно уговорить:
— Ну, чего ты, Маша? С чего ты решила, что мы сгинем? Не вернулся никто? Так может просто не могли, не сумели найти в тумане обратную дорогу или заняты были более важными делами. Мы же не раз с тобой это обсуждали. Потом, никто из нас не видел мертвых, поэтому сомнение остается, ждет ли там смерть? Или все иначе? Ведь слова песни показали, что жизнь за пределами продолжается, вот мы и посмотрим. Люди устали от неизвестности, изо дня в день одно и то же. Прозябаем. Помнишь, ты сама недавно про это говорила?
— Да. Гончаров. «Лишь бы жить полной жизнью, лишь бы чувствовать свое существование, а не прозябать!», — бесцветным голосом проговорила Мария Ильинична, муж ее обнял и стал что-то ласковое шептать на ухо. Мы отвернулись, стало неудобно быть свидетелем этой сцены нежности.
Если председатель, обычно осторожный человек, решает идти в бой, конечно, и другие тоже за ним потянулись. Часто случается в жизни такое — никак не можешь решиться на поступок, но, если появляются единомышленники, то тоже идешь с ними, отметая прежние страхи. Даже страх перед туманом.
Мария Ильинична карандаш удержать не могла — руки тряслись, поэтому за списки взялась я. Писала долго, отгоняя тех, кто не подходил по возрасту, и не поверила своим ушам, когда услышала:
— Запиши и меня, Нарышкина Галина, девятнадцать лет.
Подняла глаза на Галчонка:
— Ты чего?
— Пиши! Я все продумала. Кем угодно буду — поварихой, медсестрой, нянечкой — главное быть там. Может, и Пахом сейчас воюет. Найду его. А нет, значит не судьба. Не могу больше жить в неизвестности. Пиши, пожалуйста!
Весь поселок вышел провожать наш небольшой отряд. Всхлипы в толпе, глухой гул мужских голосов, громкий командный голос Ивана, старающегося построить добровольцев, суета и страх ожидания того, что будет за туманом — таким было это серое утро. Потом аккордеонист заиграл марш «Прощание славянки» и отряд тронулся в путь.
