Впрочем, следует ли осуждать древних греков за то, что они не дали свободы и равенства всем — женщинам, рабам? Разумеется, нет; это означало бы слишком уж далеко отклониться от принципа историзма. Достаточно напомнить, что полноправие женщин — это вообще очень недавний феномен, если смотреть на вещи «с точки зрения вечности». Скажем, еще в XVIII веке представительницы слабого пола и помыслить не могли о том, что их когда-либо в правовом отношении уравняют с мужчинами. В XIX веке процесс такого уравнения худо-бедно со скрипом пошел, а завершения своего достиг только в XX веке, то есть в том столетии, в котором, мы полагаем, родились практически все читатели этой книги. Да даже и поныне равноправие женщин — удел только западного мира, а, скажем, в мусульманском всё пока значительно сложнее…
Любую цивилизацию необходимо оценивать по ее достижениям, а не по ее недостаткам, по тому, что в ней было, а не по тому, чего в ней не было. Главное в античной Элладе — не то, что в ней далеко не все еще были свободны, а то, что в ней уже были свободные, впервые в истории человечества.
«Свобода, равенство, братство» — нам привычно, что со времен Великой французской революции конца XVIII века эти три слова стоят рядом. Если исключить из этой триады «братство» (риторический лозунг, вряд ли в нашем грешном мире в полной мере осуществимый на практике), то окажется, что две оставшиеся категории — «свобода» и «равенство» — в какой-то степени конфликтуют друг с другом. Общества Древнего Востока (от Египта до Китая) не знали свободы, но там было своеобразное равенство — равенство подданных перед лицом всесильного монарха, который мог казнить без суда и следствия в одинаковой мере последнего бедняка и первого вельможу. В античной Греции — всё наоборот: свобода получила высочайшее развитие, а вот равенства-то как раз мы в этой цивилизации не находим (впрочем, в человеческой истории существовало и существует более чем достаточно обществ, в которых нет ни свободы, ни равенства).
Как же так? Ведь прекрасно известно, что граждане древнегреческих полисов были равны между собой в политическом отношении. Во всяком случае, в идеале: реальное равенство, вне зависимости от происхождения, богатства, общественного положения, было достигнуто лишь в наиболее демократических государствах Эллады, например в Афинах V–IV веков до н. э. (то есть заведомо позже того времени, когда жила Сапфо).
Между прочим, существовало две концепции равенства: «арифметическая» и «геометрическая», как их называли любившие математику греки. «Арифметическое» равенство — это действительное, полное равенство всех граждан. «Геометрическое» равенство — это совсем другое: равенство прав и обязанностей. Чем больше человек делает для полиса, тем выше должна быть его политическая роль. В рамках этой концепции, исходящей из того, что «неравные не должны быть равными», не может быть даже и речи о том, чтобы одинаковые права имели бедняк, который не в состоянии даже купить себе доспехи и встать в ряды гоплитов, и богач-аристократ, который в военную пору снарядил для государства целый корабль. Понятно, что идея «геометрического» равенства преобладала в олигархических полисах, а идея «арифметического» — в демократических.
