— Похоже, вы не понимаете… — снова начала мадам ЛеВон.
— Нет! — оборвал её Ханс Икман. — Молчите, прошу вас.
И она замолчала.
Тем и закончился её последний визит в тюрьму, к заточённому там фокуснику.
Из чердачного окошка под крышей меблированных комнат «Полонез» Питер хорошо видел башни городской тюрьмы. И шпиль главного городского собора он тоже видел, и горгулий, что, грозно нахмурившись, глядели из — под карнизов. Подальше, на холме, высились огромные помпезные особняки городской знати, а под холмом сбегались и разбегались кривые, извилистые, мощённые камнем улочки с маленькими магазинчиками, покосившимися черепичными крышами и с вечными голубями, которые похаживали по этим крышам и монотонно ворковали — тянули свою вечную голубиную песню без начала и конца.
Было ужасно смотреть на всё это изо дня в день и знать, что где — то близко, под одной из этих крыш, на одной из этих улиц или улочек, от него прячут самое главное, самое заветное, единственное, что ему нужно сейчас в жизни.
Как же вышло, что вопреки здравому смыслу, вопреки невозможности чуда это чудо всё — таки произошло? Как получилось, что слониха появилась в его родном Балтизе и тут же снова исчезла, и теперь он, Питер Огюст Дюшен, даже не знает, как и где её искать, хотя она нужна ему больше всего на свете?
Глядя с утра до вечера на городские крыши, Питер решил, что надежда — не такая уж простая штука. Наоборот, это ужасное, изматывающее душу занятие. Предаваться отчаянию куда проще и легче.
— Отойди от окна, — велел ему Вильно Луц.
Питер замер. Смотреть в глаза старого вояки ему теперь тоже было тяжело.
— Рядовой Дюшен! — гаркнул Вильно Луц.
— Я, сэр, — ответил Питер, не оборачиваясь.
— Грядёт великая битва, — провозгласил Вильно Луц. — Битва между добром и злом! На чьей стороне ты намерен сражаться, рядовой Дюшен?
Питер повернулся лицом к старику.
— Что с тобой? Ты плачешь? — спросил Вильно Луц.
— Нет, — сказал Питер, — не плачу.
Но, потрогав щёку, мальчик с удивлением обнаружил, что она мокрая.
— Хорошо, что не плачешь, — одобрил Вильно Луц. — Потому что солдату плакать не пристало. Не должен солдат плакать, ни при каких обстоятельствах. Это последнее дело. А если солдат заплакал, значит, в мире что — то неладно. Чу! Слышишь, трещат мушкеты? Слышишь, грохочут пушки?
— Не слышу, — ответил Питер.
— До чего же холодно! — Старый вояка поёжился. — Но сейчас нам пора на манёвры, ведь скоро в поход. Да — да, поход начнётся скоро, очень скоро.
