— Почему, плоскун, ты решил, — немного уже раздражаясь, спросил Зеро, — что грот абсолютно замкнут?
— Да потому хотя бы, — скривило рот отображение, — что ты, как голодная крыса, давненько носишься по этой чудесной яме — о трех измерениях! — и все еще не выбрался. И не выберешься. Запомни мои слова! Ладно. Открою тебе главный секрет… По причине, которая известна только мне одному, я оказался в роковом затруднении, в совершенно безвыходном положении. Тебе этого не понять. И вот эта-то моя безысходность для тебя, моей трехмерной тени, и представляется не чем иным, как замкнутым трехмерным пространством, а именно в виде этого грота. Но если б ты хоть на миг мог себе представить, как ясно уразумел я, что мне окончательная крышка, то по твоей коже поползли бы мурашки.
— Уже ползали, — шмыгая носом, вытирая с лица пот, бодро сказал Кобальский. — Больше не поползут! Ну и что ж теперь делать? Ничего, да?
Тот, не уловив перемены в тоне собеседника, с прежним самонадеянным упоением продолжал:
— Сядь, тень, на иллюзорную песчаную кучу. Посиди с достоинством. И все вспомни. Приведи в порядок свое прошлое. Пора! Ибо ситуация могильная.
— Выход надо искать! — забыв, с кем говорит, вспылил Зеро. — И найти, раз утверждают, что из любого затруднения человек может найти выход. И довольно! Я не желаю копаться в твоих примитивных сомнениях. Так я действительно погибну здесь. Прощай. И навсегда.
— Зачем же так круто?
— Видишь ли, такой субъект мне не по нутру.
— Ну почему?.. — искренне удивилось отображение. — Из-за моей правдивости, что ли?
— Ты погряз в болоте. О том, как отсюда выбраться, ни единой мысли. У меня нет времени, болтун. Уж извини, я должен действовать! Но ты же никогда этого не поймешь!..
Тягостная, нудная беседа длилась еще с полчаса. Зеро никак не мог отвязаться от прилипчивого плоскуна. Когда же он почувствовал, что холодный как лед телескоп с еще большей интенсивностью начал излучать сковывающие волны, он стал пятиться от стекла. Странно плотные, медленно плывущие волны легко пронизывали тело. При прохождении очередной волны казалось, что тело на несколько мгновений замораживается, становится ледяным. Каждая волна где-то за спиной, далеко за пределами грота, разбивалась и бисерным эхом летела обратно. Еще больше дробясь в теле, эхо-волна плотной рябью возвращалась в объектив телескопа.
Ощущение было неприятное, и Станислав решительно отошел в сторону. Еще минуты две вдогонку ему неслись потоки упреков и оскорблений.
