Где-то неподалеку слышалось журчание бегущей воды. Я пробрался сквозь густой кустарник и спустился по заросшему лесом берегу, идя на звук. В тенистом буковом лесу с редким подлеском плескался на камнях небольшой чистый ручей, наполнявший соблазнительной влагой водоем с песчаным дном, усыпанным редкой галькой. Но прежде чем я добрался до него, неистовый собачий лай заставил меня снова взлететь на склон, и, выглядывая из-за кустов, я увидел двух или трех лесников с парой собак, что-то делавших за грубым деревенским столом неподалеку от пруда. Один из них смотрел в мою сторону и вдруг без предупреждения поднял ружье и выстрелил. Я инстинктивно пригнулся и, увидев это, услышал негромкий звук выстрела — пуля сбила сучья над моей головой. Я метнулся к хижине и не выходил из нее до тех пор, пока не услышал, как злобно ворчавших собак утащили в глубь леса. Тогда я выбрался с превеликой осторожностью, вслушиваясь и оглядываясь по сторонам, прежде чем выйти из-за кустов на открытое пространство.
На столе я нашел оставленную ими снедь — хлеб, сыр, картошку, свежие овощи и яблоки. Голодный, я готов был схватить ломоть, когда внезапное подозрение заставило меня похолодеть, и я кинулся в свое укрытие: мне пришло в голову, что лесники выманивали меня из леса, чтобы превратить в более удобную мишень.
Наверное, битый час я прятался в кустах, умирая от голода, но боясь приблизиться к столу. Одной лишь угрозой им удалось превратить меня в животное. Нет, я бы не стал говорить, что испугался их ружей или их собак, но я понимал, что не могу рисковать и быть раненым, ибо это отнимет последний шанс бежать отсюда, и это чувство взяло верх над остальными. Результат был один и тот же. Назови это трусостью или излишней предосторожностью, но я лежал и с терпеливостью, свойственной животному, ждал до тех пор, пока абсолютно не убедился в том, что путь был свободен. Тогда я сбежал вниз, быстро напился и схватил то, что мог унести. Я не вернулся в свою хижину, а устроился на открытом заросшем травой пространстве, где мог оглядываться по сторонам, пока ел.
В этом и заключалась горечь моей «свободы»: зная, что меня выпустили для какой-то жестокой графской забавы, я не имел представления, какую форму она примет, какой злобной выходки мне опасаться. Лес был прекраснее рая, но меня не радовал; все мои чувства были в постоянном ожидании опасности, которая подкрадывалась ко мне.
И тем не менее у меня была цель. Я льстил себе тем, что был сделан из другого теста, нежели французский писатель с больными нервами. Не берусь утверждать, что мне нравится, когда в меня стреляют, но я побывал в нескольких переделках, и мимо моих ушей свистела не только дробь, но и кое-что покрупнее. Итак, поев и чувствуя себя намного лучше, я в первый раз отправился на разведку.
