— …типа себя называл Мур, в честь Гарри Мура, весь такой крутой блюзмен. Ну а мы его Деми Мур прозвали…
— Ты на гитаре шпаришь? — не унимается толстуха, воткнув в рот сигарету.
— Ага, — снова говорю я и тоже закуриваю. Дым дерет горло.
Все болтают, смеются. Разговоры не такие, как у нас на Колосе. Другие слова, другие темы, все другое. Даже Китаец, и тот говорит по-другому. Я чувствую себя космонавтом, попавшим на чужую планету — не враждебную, но странную и непонятную. И еще чувствую что-то вроде пробуждающегося интереса ко всему этому, но пока не готов его принять. Хочу спрятаться в Колос, в свой дом, как в кокон. Пересидеть, переждать. Может, потом будет легче…
Сижу еще немного. Толстая еще пару раз что-то спрашивает и отваливает, устав от бесконечных вялых «ага», выпадающих из моего рта. Чуть позже я делаю вид, что мне позвонили, прикладываю телефон к уху, что-то бормочу и говорю всем, что надо ехать домой — мол, маме плохо.
— Давай, чувак, — хлопает меня по плечу Никита. — Во вторник собираемся. Надо играть.
Я не против.
Когда я прихожу, мама уже спит. Судя по черным потертым туфлям со стоптанными каблуками, аккуратно стоящим у двери, спит с Грегори Пеком.
Ну и хорошо. Хорошо, когда у тебя кто-то есть.
Я собираюсь пройти к себе, но потом иду в большую комнату. Смотрю на полку с пластинками, дисками и кассетами отца. Они уже покрылись слоем пушистой пыли. Вытаскиваю хрустящий конверт с упавшим, пылающим дирижаблем. «Led Zeppelin». Помнится, папа мне его показал, когда я лет в пять спросил, что это вообще такое, «дирижабль». Потом снимаю с полки пару альбомов битлов, «Dire Straits», пластинку Элвиса…
Впервые возникает желание послушать все это всерьез. Нет, даже не желание — необходимость.
Я осторожно закрываю дверь и включаю проигрыватель. Колонки едва слышно хлопают. Поднимаю прозрачную пластиковую крышку, достаю черный диск из конверта, кладу на резиновый круг и щелкаю рычажком. Странное чувство — будто руки вспоминают нечто давно, с самого детства, забытое. Звукосниматель нависает над краем пластинки и опускает иглу. Из колонок доносится шорох и похрустывание. Я кручу ручку громкости почти к минимуму и сажусь на диван.
А потом начинается магия.
Многие из этих песен я раньше уже слышал. Отец постоянно крутил пластинки. Иногда он пытался приобщить и меня, но я презрительно фыркал, слушая эту древнюю плесень, и шел к себе в комнату слушать «Нирвану». Для меня старой музыкой были «Guns N’ Roses» и «Metallica», а папины пластинки были чем-то вроде глиняных табличек древних шумеров.
