— Жмена видели? — спрашивает она, разливая по старым хрустальным бокалам янтарный напиток и совершенно не пытаясь скрыть дрожь в голосе.
— Видели, — кивает Китаец и хлопает коньяк, не дожидаясь остальных.
«Опять нарежется за полчаса», — думаю я, открывая пакет с соком.
— И как он?
Я машу рукой: мол, по херу.
Говорим про школу, про море, про Аврил Лавин и новый секонд на Теремках. Дешевые часы на стене, которые Маша как-то получила по акции, купив в ларьке две пачки «Честера», отщелкивают час, потом другой…
— Китаец, не впадлу, метнись кабанчиком в «ЭКО» за коньяком… — говорит Маша, вернувшись с балкона.
Ее пошатывает, в руке дымится недокуренная сигарета, пепел падает в горшок с хризантемой на подоконнике. Сквозняк бросает черную прядь на ее бледное лицо, засыпает его волосами, и я смеюсь от проявившегося на миг сходства с девочкой-призраком из «Звонка».
— Так в серванте ж вроде есть еще… — лепечет Китаец, бессильный распознать витающие в воздухе намеки и желания. Он копается в дисках на полке над телевизором и как раз собирался воткнуть в магнитофон сборник хитов «НIМ».
— А я говорю — сходи! — выпаливает Маша, резко и с ноткой истерики. — Это отцовский, мне попадет… Там и так уже в каждой бутылке чая до фига долитого…
Вонзив окурок во влажный чернозем под цветком, она смотрит на меня и улыбается столь плотоядно, что даже Китаец бормочет:
— А-а-а… Понял, уже иду…
Когда за ним хлопает дверь, я прикидываю, что до круглосуточного супермаркета и обратно, с учетом очереди на одной работающей кассе, он доберется где-то за полчаса. Я оборачиваюсь и вижу Машу — совсем близко. Она впивается в мои губы так, что клацает зубами о зубы.
— Хочу… — шепчет она, отстранившись на секунду, и вновь прижимается.
У меня в голове гудит, по телу ядерным взрывом прокатывается мощный прилив желания.
— Хочу… — вновь бормочет Маша, отшатнувшись и оставив мне терпкий вкус сигарет.
— На балкон. Курить, — хриплю я.
Свежий ветер несет из парка запахи листвы и остывающей земли. Пока я прикуриваю сигареты себе и Маше, ее рука начинает расстегивать мой ремень.
— А Жмен? — вяло бросаю я, глядя за ее спину — на старую кровать, где обычно спит Машина мама, когда жара и духота становятся невыносимы.
— На хрен, — злобно шипит Маша.
В ее мутных глазах отражаются огни окон соседней девятиэтажки. Голова наполняется обрывками разорванных спиртным мыслей, и, не совсем понимая, что делаю, я начинаю стягивать с Маши футболку… Остатки разума направляют глазам предостерегающую картинку в виде рожи Жмена, но когда рука Маши наконец справляется с ремнем и джинсами, жар возбуждения заливает тело доверху, я представляю себе Юлю и мигом посылаю все к чертям. Где-то там, где еще секунду назад мерцало сознание, воцаряется бесконечное, бездонное, спасительное чувство близости. Реальность рассыпается, словно мне удалось соскочить, спрыгнуть на параллельную ветку, в другой мир, где мы всегда были и будем вместе, никто не умирал, и ничего и никого другого никогда и нигде не существовало…
