Я поднимаюсь, и мы идем к Шкварке домой за воздушкой. Я пытаюсь запомнить, что девушку Шкварки, Синеволосую, зовут Марьяна, но не уверен, что получится. Да и по фигу, если честно.
Шкварка выносит воздушку и собирается идти на Выставку, но я двигаю в сторону парка:
— Идем. Есть идея получше.
Возле мусорников бабушка Вовы Шмата вечно высыпает куски засохшего хлеба — для птиц. Я поднимаю несколько и кладу в карман. Шкварка с недоумением наблюдает за этим, но молчит. Пытается сообразить. Тут любой догадался бы, у кого есть мозги, но Шкварка к таковым не относится.
Мы спускаемся к озерам по короткой крутой тропинке, которая зимой раскатывается множеством санок в чистый лед. В детстве мы называли ее Кумпол.
Первое озеро. По аллеям вокруг бродят мамаши с детьми, скрипят колеса колясок. Лавочки засижены старушками, кое-где в камышах стоят рыбаки.
Я иду к деревянной площадке, настеленной над бетонным колодцем, через который вода попадает в следующее озеро. Оттуда высматриваю уток. Их бурые тельца бороздят блестящее зеркало пруда, как радиоуправляемые модели.
Я швыряю в воду хлеб, и утки направляются ко мне, оставляя за собой следы дрожащей воды, как крохотные суденышки.
— Чувак… — говорит Шкварка, начиная понимать, что я задумал.
Утки уже совсем рядом. Клюют хлеб, крякают.
Я поднимаю ствол, прицеливаюсь и стреляю. Первая пуля уходит в воду, вторая прошибает утку. Та громко крякает, бьет по воде крылом, кружится, оставляя за собой маслянистый кровавый след. Вода подо мной падает в черноту с монотонным гулом.
На берегу кричит девочка. Ее хватает за плечи мама и заставляет отвернуться. Смотрит на меня так, будто надеется, что гнилые доски подо мной сейчас проломятся и меня вместе с потоком воды унесет в темноту.
Я и сам не против.
Снова поднимаю ствол, но Шкварка хватает меня за руку:
— Перестань, чувак! Чего ты херню творишь!
Я оборачиваюсь и бью его в нос. Потом хватаю за плечи, подсекаю, швыряю на доски. Представляю, что я на татами.
Шкварка орет, схватившись за сломанный нос.
— Не говори мне, чтоб я перестал! — ору я ему и швыряю в воду пистолет. Переступаю через Шкварку, иду в лес, обхватываю голову руками и бормочу: — Не говори… Не говори мне, чтоб я перестал…
Мама в последнее время немного пришла в себя. Ест, спит, смотрит телевизор. Хотя насчет телевизора не уверен — судя по взгляду, она, скорее, смотрит сквозь него. Куда-то еще.
Туда, где есть папа, наверное.
Я ее понимаю. А она меня — нет. Думаю, она даже насчет Юли не в курсе, хотя мы несколько раз приходили вместе. Наше общение сводится к протянутым мне квитанциям или просьбе сходить в магазин. Ну хоть без «это все ты» обходится, и на том спасибо.
