Ветер — это круто. Здесь, на Крышах, он всегда есть, даже в такую жару. Без ветра мы бы совсем загнулись от вони горячей смолы. Мы купили пива и поставили его в тень возле бетонной байды, где спрятан мотор лифта.
Алла с Олькой пьют пиво в тени вентиляционного выхода. Оттуда пахнет старым прогорклым маслом, мясом, чем-то жареным. Запах множества кухонь.
А пацаны прыгают.
Место потому и называют не крышей, а Крышами, что здесь два дома стоят очень близко — между углами парапетов чуть больше метра. И можно прыгать с крыши на крышу и обратно.
Жмен, Шкварка и Долгопрудный скачут туда-сюда, истошно визжа в прыжках. Алина-Адреналина вдруг встает и идет к ним. Тоже начинает прыгать, но молча, с какой-то скукой в глазах, будто ее заставляют подпрыгивать над скакалкой на физре. Перед прыжками она смотрит вниз, где в шестнадцати этажах от нас видны крошечные машинки, деревца и замусоренные палисаднички. И это ее не пугает. Мне от одного взгляда на нее становится тошно.
Я боюсь высоты.
Я трусло.
Так боюсь, что даже на балконе не опираюсь на перила, а только осторожно заглядываю через край.
Так что сижу с девками и пью пиво. Потом достаю сигареты. С непривычки до сих пор кружится голова и подкатывает тошнота от первых затяжек.
— Карась, спой что-нибудь, — говорит Алла, отбросив с лица светлую челку.
— Не.
— Ну давай. Ты прикольно поешь так.
— Ага. С гитарой.
— А че, без гитары не можешь?
— Неа.
— Ну Карась…
— Я, вообще, пойду уже. Мне завтра на работу, хочу поваляться, отдохнуть.
— Давай трудись. Получишь бабки — сводишь меня в тот японский ресторан на Печерской.
— «Якитория», — подсказывает Оля.
— Ага, в «Якиторию».
— Сухарики с красной икрой — это максимум, — улыбаюсь я, отрываясь от горячего бетона. Иду к будке с лестницей вниз и слышу, как девчонки смеются.
— Мы, как стемнеет, в парк пойдем, на дискач, — кричит мне вслед Оля. — Подходи!
— Не знаю…
— А я знаю, — смеется Алла. — Сто пудов пойдешь. Знаешь почему?
— Ну?
— Юлька приезжает сегодня. Она там будет.
Я улыбаюсь.
— Под водонапоркой, в девять.
— Окей.
Если кто-нибудь когда-нибудь скажет вам, что потерять близкого человека — это великая боль, — ударьте этого человека в лицо. Хорошенько. Так, чтоб хрустнули зубы. Потому что он ни хрена не знает о том, каково это — потерять кого-нибудь.
Пережить смерть близкого человека — плевое дело.
Раз плюнуть. Два пальца об. Проще пареной репы.
Великая боль — это жить дальше без него.
Кто-то может сказать, что люди часто теряют близких. Такое случается сплошь и рядом. Печально, но факт. Окей, согласен, вопросов нет.
