И он стал просить еврея не надевать на неё цепей и принялся его упрашивать, чтобы он её не заковывал, и когда Зейн-аль-Мавасиф увидела кузнеца, который просил за неё еврея, она сказала: «Прошу тебя, ради Аллаха, не выводи меня к этому чужому мужчине». – «А как же ты выходила к Масруру?» – спросил её еврей. И она не дала ему ответа. И еврей принял ходатайство кузнеца и наложил ей на ноги маленькую цепь, а невольниц заковал в тяжёлые цепи. А тело Зейн-аль-Мавасиф было мягкое и не выносило жёсткого, и она со своими невольницами была все время одета во власяницу, ночью и днём, так что у них похудело тело и изменился цвет лица.
Что же касается кузнеца, то в его сердце запала великая любовь к Зейн-аль-Мавасиф, и он отправился в своё жилище в величайшей горести и начал говорить такие стихи:
«Отсохни твоя рука, кузнец! Заковала ведь
И жилы она и ноги цепью тяжёлою.
Сковал ты цепями ноги нежной владычицы,
Что в людях сотворена, как чудо чудесное.
Коль был бы ты справедлив, браслетов бы не было
Железных на ней – ведь прежде были из золота.
Когда б увидал её красу кадий кадиев,
Он сжалился бы и место дал бы на кресле ей».
А кадий кадиев проходил мимо дома кузнеца, когда тот говорил нараспев эти стихи, и он послал за ним, и когда кузнец явился, спросил его: «О кузнец, кто та, чьё имя ты произносишь и к кому твоё сердце охвачено любовью?» И кузнец встал и поднялся на ноги перед кади поцеловал ему руки и воскликнул: «Да продлит Аллах дни нашего владыки кади и да расширит его жизнь! Это девушка, и её качества – такие-то и такие-то». И он принялся описывать кади девушку и её красоту, прелесть, стройность и соразмерность, изящество и совершенства: её прекрасное лицо, тонкий стан и тяжёлый зад. А потом он рассказал ему, что она в унижении и в заключении – закована в цепи и получает мало пищи.
И тогда кади сказал: «О кузнец, укажи ей к нам дорогу и приведи её к нам, чтобы мы взяли за неё должное.
Эта невольница привязана к твоей шее, и если ты не укажешь ей путь к нам, Аллах воздаст тебе в день воскресенья». И кузнец сказал: «Слушаю и повинуюсь!» И он в тот же час и минуту направился к дому Зейн-аль-Мавасиф и нашёл ворота запертыми и услышал нежную речь, исходившую из печального сердца: это Зейн-аль-Мавасиф говорила в ту пору такие стихи:
«Была я на родине и вместе с любимыми,
И милый мне наполнял любовию кубки.
Ходили они меж нами с радостью, милой нам, –
В тот миг не смущали нас ни утро, ни вечер.
