Лёха ровно дышал. У него были впалые щеки, что выдавало склонность не столько к худобе или скудному питанию, сколько к борьбе за существование. Дни потрепали его, как дворовую собаку, — линии лица стерлись наждачной бумагой времени почти до кости. Глубокие морщины изрезали кожу. Заключенный действительно заснул, одна рука лежала на груди, другая — на кровати. Ногу Лёха протянул так, как будто хотел поставить ее вперед, а второй — сделать отступ для рывка. Пауза продолжалась несколько минут.
Этот период, когда они не разговаривали, определил ход дальнейших событий. Нужно сказать, что с временными промежутками у Ильи были особые отношения. По какой-то неизвестной ему причине он мог ощущать, как в незримых и великих вселенских часах струится песок времени. Это чувство пришло к нему, когда он пошел в первый класс. Илья помнил, как переступил порог школы: он оглядывался по сторонам, ему было любопытно, какая жизнь там, за порогом, — в коридорах, выкрашенных темно-коричневой краской, у старой зеленой доски в классе, за неуютными партами. Но настоящее погружение в иную глубину бытия произошло спустя четыре месяца. Он стоял в пустом кабинете после уроков, голова опущена, рядом мама и Валентина Федоровна, классный руководитель.
Мать озабочена. Поглядывает то на сына, то на классного руководителя.
— Вы знаете, Ирина Петровна, ваш сын никогда не научится читать, — вынесла вердикт преподаватель и укоризненно осмотрела маленького Илью с ног до головы.
Тот старался не поднимать глаз, а только сопел, как чайник, который вот-вот закипит.
— Но как же так, Валентина Федоровна? Разве он глупее других? — спросила мама и легким движением утерла край глаза: там уже созрела слеза, готовая окатить соленой влажностью кожу.
— Да уж поверьте мне: он даже буквы не может выучить! Дети вон как шпарят, читают вовсю. А ваш!.. — с сожалением выдала учительница, а потом в сердцах даже бросила карандаш на стол, и Илью окатило тупым и объемным шумом от этого движения.
Мальчик захныкал. Казалось, плач и вой уже кружились в нем бурей, разрывали штормом его естество, накрывали вихрем душу. Но каким-то недетским усилием воли он сдерживался и только еле хныкал. Тогда разговор продолжался двадцать минут. Как Илья это понял? Просто и одновременно сложно — от напряжения он почувствовал ритмическое колебание времени. В том возрасте, конечно, большие цифры ему были недоступны, но он отчетливо помнил, когда шел по коридору школы, что часы показывали большой стрелкой на два, а маленькой — на час, а когда они вышли от классного руководителя, то большая стрелка застопорилась ровно на шестерке. Фокус в том, что этот промежуток он знал до того, как посмотрел на циферблат.
