Именно такой славы жаждал Мариенгоф, к ней сам и стремился. Интересные свидетельства на этот счет оставил позже, не раз упоминаемый нами имажинист Рюрик Ивнев. Дело было так. При подготовке литературного вечера в Политехническом музее импрессарио Долидзе в афише записал среди многочисленных выступающих имена Р. Ивнева и А. Мариенгофа, а предупредить их об этом забыл. В ответ Мариенгоф начал уговаривать Ивнева объявить официальный протест:
«Мы их проучим, – говорил Анатолий автору воспоминаний. – Явимся как ни в чем не бывало и, когда придет наша очередь выступать… вместо стихов прочтем такую отповедь…
Я захлопал в ладоши…
– Это идея.
– По рукам, – воскликнул Мариенгоф, – только никому ни слова.
Толя радовался, как мальчик. Ему рисовалась соблазнительная картина: переполненный зал Политехнического музея, шум, возбуждение. Он на эстраде, взволнованный, читает свой протест. Он отлично сознавал, при таком количестве выступающих (насчитал до сорока фамилий) легче обратить на себя внимание протестом, чем стихами, хотя бы и очень хорошими».
Однако Рюрик не согласился на провоцирование скандала. Он читал стихи и то же самое рекомендовал Анатолию, чем вызвал его крайнее неудовольствие. И вот как о дальнейшем писал Р. Ивнев:
«Я не знаю, что говорил Анатолий, зато услышал ответ аудитории: крик, свист, топанье ног, возгласы: Вон!.. Вон!.. Долой!..»
За кулисы вбежал Мариенгоф, веселый, возбужденный, торжествующий, точно он выступил с триумфом. Подойдя ко мне, примиренно сказал:
– Ну и отделал же я их, черт побери!
Глаза его сверкали молодым задором и чувствовалось, что никакой успех его так не обрадовал бы, как этот затеянный скандал».
Безусловно, Мариенгофа могли бы освистать и прогнать со сцены при чтении его кроваво-кощунственных стихов, как это случалось не раз. Но только в случае, если бы он читал их долго. И тогда слушатели могли бы говорить о его бездарности, если бы, конечно, запомнили среди других сорока авторов. В данном же случае, поскандалив из-за никчемной причины, он в глазах некоторой части публики мог прослыть смелым человеком, готовым постоять не только за свое достоинство, а и за интересы других. Опять же той самой Моськой-забиякой.
А сколько же подобных скандалов в 1919–1921 годах организовали «образоносцы» по инициативе своих бездарных «командоров», как они себя высокомерно именовали, сосчитать трудно. В том числе и с участием Сергея Есенина, который также поддавался стадному чувству загулявшей толпы. Это и расписывание похабными стихами стен Страстного монастыря, и переименование улиц, и суд над имажинистами, и многое другое.
