Дети липли к Аделе – малыши всегда быстро привязывались к ней, словно чувствуя в Аделе близость, родственную их бесхитростной открытости. Денис хлопотал над костром с нанизанным на рогулю стегном барашка. Подруги готовились к пикнику. Отвечая на вопросы о здешних охотничьих местах, Василий Игнатьевич слышал, как Люба обменивается шутками с Катей и смеется. Мелодичный смех вился звонкими и шероховатыми звуками сладко, терпко, как серпантин кожуры антоновского яблока, и рассыпа́лся в воздухе светлыми кольцами. Ушам становилось щекотно. Хотелось слушать этот вкусный рассыпчатый смех долго-долго и видеть белые, безупречно белые зубы Любы в окаемке малиновых губ.
Василий Игнатьевич догадался, что она здесь одна, что среди Денисовых гостей нет ее друга. Забыв о своем обычае никого не осуждать, мысленно отругал за неосмотрительность беспечного Любиного мужа. Уж Василий Игнатьевич не отпускал бы такую красивую женщину, пусть даже с ребенком, одну на рыбалки, где мужчины рассказывают похабные анекдоты, матерятся и… женщинам вообще на рыбалке не место.
Тихо шурша галькой, текли ленивые по безветрию воды. Рябь солнца раскинулась по реке как сусальная сеть. Разомлевшие от сытной еды и пивка, рыбаки, позевывая, расселись с удочками в нишах обрыва, живописно укрытых тенистыми сводами ивовой листвы. Денис повез Аделю и утомленных детей в дом под ее присмотр. Катя прикорнула с журналом в шезлонге.
– Василий Игнатьевич, вы куда на лодке? – подошла Люба.
– Рыбачить.
Он в замешательстве повернулся к ней спиной, сталкивая в мелководье старую плоскодонку.
– А мне с вами можно? Возьмите, пожалуйста!
Василий Игнатьевич молча посторонился, пропуская женщину к распору переднего сиденья. Мелькнула мысль о том, что гости всякое могут подумать… Мелькнула и погасла: по годам Люба годилась ему в дочери. Она перевела признательный взгляд с Василия Игнатьевича на противоположный берег реки, в глазах вперемешку с волнами плыли полосы зелени и песка. Маленький ковчег с единственной парой на борту заскользил по разлитому солнцу.
– Много в этой реке рыбы?
– Когда как.
– Большая рыба попадается?
– Бывает.
– Щуки?
– Ага.
– А таймени есть?
– Заплывают, говорят.
– Правда, будто таймени едят утопленников?
– Ну, при жизни утопленники тоже едят тайменей…
Смешной разговор. Смешная женщина. Как мальчишка.
Река расстилалась перед ними радушной дорогой. Манила к утесу, четко вырезанному на фоне неверного голубовато-розового горизонта, где сверкала излучиной сужающегося рукава, теряясь за его отвесной стеной. По берегам в дырчатых тенях ив и ольхи, в зарослях боярышника, отягченного гроздьями бледно-зеленых ягод, вспыхивали и затухали огни ослепительного предвечернего света. Речное эхо усиливало воркующее клокотание дикого голубя, певшего в ближней роще. А может, то бурлила ключевая вена в горле стрежня, вскрытого острым гребнем в середине реки.
