— Знаете ли вы, почему будете наказаны?
— Да, сеньор отец Лино, знаю.
— Объявите о своем поступке во всеуслышание.
— Я побил Таборду.
— Почему?
— Потому…
— Отвечайте, — настаивал отец Лино своим режущим, как нож, голосом.
— Потому, что я назвал его христопродавцем, а он ответил, что выбьет мне зубы.
— Таборда, — вызвал его отец Лино.
Таборда поднялся и подошел к нам. И сказал:
— Я ничего ему не говорил. Он назвал меня христопродавцем и начал бить.
Я запротестовал. Но как доказать? И умолк.
— Просите прощения, — приказал отец Лино холодно.
Это было слишком. Я стоял и молчал.
— Просите прощения!
— Простите, сеньор отец Лино.
— На колени!
Никакой другой возможности у меня не было. И я встал на колени и попросил прощения.
— Можете встать.
Он повернулся к Таборде:
— Можете сесть.
Я стоял один. Один, никого кругом. Отец Лино приготовил палматорию.
— Вытяните руку.
И я подумал: «Он же будет изо всех сил бить по моим рукам во имя Господа!» Но я достаточно силен, чтобы выстоять. И вытянул руку.
— Ближе.
Я сделал то, что он требовал. В зале стояла гробовая тишина. Кто-то, насвистывая, прошел мимо окна. Солнце, прощаясь, медленно спускалось с неба. Все находилось на своих местах. Отец Лино освободил руку и принял удобное положение. С уверенностью он поднял вверх палматорию и, чуть повернув ее, с силой нанес первый удар. Огонь тут же обжег мои пальцы, и я почувствовал, что кисть руки разбита. Но тут боль поползла к плечу. Однако прежде, чем я ощутил ее в полную силу, палматория вновь обожгла мою руку. Эхо вторило ее жестким ударам. Теперь мне показалось, что новая вспыхнувшая боль была более сильной, когда палматория вторично опустилась на руку.
— Другую руку!
Я не закрывал глаз, похоже, благодаря неведомой мне доныне внутренней силе, и даже не заплакал. И протянул вторую. Рукав сутаны отца Лино от наносимых рукой ударов упал. Он отбросил его и снова поднял вверх палматорию. Моя правая рука возвращалась к жизни, но была тяжелой и болела. И тут же сухой удар палматории разбил мою левую руку. Один за другим следовавшие удары только подчеркивали царившую тишину. Вокруг не было никого: только я и моя боль. Острая боль начала было подниматься вверх к левому плечу, когда новый удар обжег кисть снова. «Можешь бить меня, святой отец, сколько захочешь. Я выдержу. Бей, бей! Еще раз бей». И он бил. Наконец устал. Тут я взглянул на отца Алвеса. Стоя на кафедре, он был бледен как смерть.
— Час на коленях, — приказал отец Лино.
