«Нервной ты, положим, стала совсем недавно», — подумала Нина, а вслух сказала:
— Перестань реветь, выдумываешь ты все.
— Выдумываю. Только и осталось. Тебе хорошо. Хотя тебе тоже нехорошо. Ты знаешь, Нина, иди, пожалуй, а то я сейчас могу что-нибудь не то сказать. Муж у меня, семья, счастья полон рот, сама ковала, я же кузнец своему счастью… Чепуха, Нинок, не слушай. Обзаводись и ты семьей, пока Лешка не передумал. Хотя теперь не успеет. Только… — Она вытерла глаза и как-то жестко добавила: — Только не удивляйся, если и тебе через год станет все равно, с кем целоваться. Идем, я тебя провожу. Не слушай глупую бабу. Я вечером приду. Девчонок уложу и приду.
Небольшой деревянный дом почти целиком скрывался за густо разросшейся сиренью, и только кусок островерхой крыши с задиристым петухом на коньке высовывался из-за зелени. Павел остановил машину. Лидия Алексеевна встретила его у калитки, сразу узнала, обняла, несколько секунд постояла молча, потом сказала:
— Ну вот. А я дочку вышла встретить. Проходите, Павел Петрович, проходите. Ниночка сейчас придет. Вы смелее, собаки у нас нет.
Она отворила калитку, и Павлу пришлось идти за ней, слегка наклонив голову, потому что кустарник рос неухоженный, буйный, почти смыкался над головой. Дорожки были посыпаны желтым песком, и это была, пожалуй, единственная дань добропорядочному ведению хозяйства. Не было ни гамака, ни бочки с водой, ни столика, за которым вечерами пьют чай и играют в карты. Зато была большая клумба и газон возле веранды; и клумба и газон были несообразными, дикими, разбитыми вопреки всякому садоводству, но на них было много цветов.
— Вы разрешите мне называть вас по имени, да? Я ведь и вам мама. Вы посидите, Паша, я сейчас.
Она ушла в дом и тут же вернулась с подносом, на котором были и сухари, и варенье, и сливки.
— Ну вот… Попьем чайку на веранде. У нас здесь тихо, хоть и город близко. Правда, все заросло, запущено, везде крапива. Дочь занята, у нее работа, а я в последнее время…
Она говорила неторопливо, спокойно, слегка запинаясь, и Павел подумал, что это у них, наверное, в роду, потому что Веня тоже запинался. Он был похож на мать: те же удлиненные, приподнятые к переносице глаза, те же резко очерченные губы, тот же слегка восточный овал лица.
Она рассказывала Павлу о себе, о дочери, а он все не мог заговорить о сыне, хотя видел, что она ждет этого. Ему нужно было найти в этом доме что-нибудь от Вени, он еще раз огляделся, но ничего не увидел, все было спокойным. И он сказал слова, которых больше всего боялся:
