Сама Алис показалась ему какой-то неестественной и не той, что была она прежде.
Но красота ее действовала на молодого человека так обаятельно, что он не мог относиться к ней неприязненно, и она возбуждала в нем странную жалость.
«Она, должно быть, несчастлива, — думал он, — ей не слишком-то хорошо живется. И кто эти люди, у которых она снимает комнату? Быть может, она совсем не то, что говорит».
— Как вас зовут? — тихо спросил он.
— Алис, вы знаете.
— Нет, ваше настоящее имя. Я хочу знать его.
— Теперь я вам не могу сказать его.
— И прошлый раз вы говорили тоже. Отчего вы не хотите быть со мной откровеннее?
— Теперь это неудобно, — загадочно сказала Алис. — После, в Москве, я вам все скажу.
— Я думал, вы живете одна, не в семействе, — сказал Палтов.
— Не все ли равно? Вам не нравится квартира?
— Дело не в том, квартира, правда, не идет к вам. Но я почему-то воображал вас совсем в иной обстановке… Впрочем, к чему говорить об этом?
Палтов замолчал. Ему хотелось бы вызвать Алис на откровенность, расспросить ее, узнать кто она, но он не умел приступить к этому.
Она была молчалива и тиха. Палтов глядел на нее и не узнавал в ней той остроумной и веселой собеседницы, которой она была в первый раз.
Она говорила неохотно и машинально, точно отвечала заученный урок. Не находя предмета для разговора и, очевидно, тяготясь этим, она беспрестанно напоминала ему о кофе и угощала им.
Палтов наконец решительно отказался. На губах Алис мелькнула едва заметная усмешка. Она вдруг стремительно поднялась с места.
— Мне нужно распорядиться… я сейчас, — быстро проговорила она. — Вот, займитесь пока.
И, подав Палтову большой, тяжелый плюшевый альбом, она вышла из комнаты.
Палтов раскрыл альбом и без особенного внимания стал рассматривать карточки, преимущественно женские. Все это были нарядные и кокетливые дамы, очевидно, принадлежавшие к артистическому кругу или к полусвету. Молодые, старые, красивые и банальные женские лица мелькали перед Палтовым бесконечной вереницей. А хозяйка все не возвращалась.
Вдруг Палтов ощутил острую боль в виске и в ту же минуту почувствовал, что голова у него стала еще тяжелее, сердце точно сжала железная рука, а лоб и виски покрылись холодным потом.
Он чуть не выронил альбома из рук, поспешно положил его на столик, шатаясь, поднялся с места и инстинктивно, ища свежего воздуха, пошел к выходу. Машинально накинул он на плечи по дороге свою шинель и добрался через мрачный коридор и совершенно темную переднюю до выходной двери. Он толкнул ее. Она оказалась незапертой.
