«Васильковым светом
Озаренный в срок,
Быть бы мне поэтом
Голубых дорог.
Но пора настала:
Некуда итти,
И заря пропала
На моем пути.
И никто уж боле
Не покличет в дом…
И упал я в поле
Черным васильком.»
Пресекаются возможности кубышечного накопительства, во все время цементировавшегося на Руси «душевностью», лежавшей в основе кабальной патриархальности. «Широкая русская душа», специфические особенности душевного «россеянского» склада всегда были ширмой, заслоняющей подлинные классовые отношения. Сирый, убогий, блаженненький возводились на пьедестал, и в пьяных слезах над ними истекала удовлетворением кулацкая и помещичья душа, а руки этой «души» драли этого сирого батогами.
Орешин, как и все кулацкие писатели, в эсеровски слезливых выражениях обвиняет каше время в том, что око вытравило душу, любовь человеческую. «Народ» тоскует, «народ» не обласкан… (еще в 1924 г. он писал о бессмысленной жизни, которой не поможет брань, ибо «над каждой головой повисла и замутнела глухомань»).
Одним словом, в наше время человек забыт, обезличен. Здесь обывательски «народолюбческая» формула Орешина является невинно обывательской только внешне. Во всем контексте его творчества она направлена против политики советской власти, заменившей «душу», «ласковость» и «уют» патриархальщины — классовой борьбой в деревне. Это чрезвычайно интересная, своеобразная форма защиты кулака.
«Пылать душой теперь не в моде,
А я люблю душевный пыл,
Вот почему тоску в народе
Я увидал и полюбил.
Судьбой с рождения назначен
Вести земному горю счет,
Я с удовольствием поплачу
За необласканный народ».
Разве сквозь эти строки прибеднившегося в первые годы революции, а ныне откровенного Орешина не проступает кондовый клюевский «душевный» российский прототип:
«Есть на Руси живые дремы,
Невозмутимый светлый сад!
Он в вербной слезке, в думе бабьей,
В богоявленьи наяву».
Крестьянскую современность нельзя рассматривать вне существующих форм классовой борьбы. Пролетариат, опираясь на бедноту, преодолевает колебания середняка, руководит широчайшими массами крестьянства и организует их на борьбу против капиталистических элементов деревни. Пролетарский город идет в деревню, город переделывает экономическо-политическими мероприятиями крестьянское сознание. Кладется известный предел возможностям капиталистического накопления на основе индивидуального, регрессивного кабального хозяйства.
Кулак изолируется. Кулачество как класс уничтожается. Город стимулирует организацию коллективных хозяйственных объединений, ввозит машину, организует колхозы и совхозы, машинно-тракторные станции, кооперирует.
