– Амур – река такая есть в Сибири.
– А по-моему, амур это любовь.
– Пускай будет по-твоему.
Терентий, когда эта песня закончилась, перевернул пластинку. Грянула звучная музыка без слов – ритмичная, будто зовущая к танцу. Капа, оттаявшая от обилия музыки, посмотрела на военмора:
– Ты танцевать умеешь?
– Нет, – сказал Терентий. – Откуда?
– Это не трудно, – сказала Капа, поднявшись. – Отодвинь стулья, я покажу.
Терентий осторожно обнял ее, и Капа, положив левую руку ему на плечо, стала учить танцевальному шагу.
– Не шаркай, ноги надо легко передвигать. И музыку слушай, надо в такт. А не как попало. Раз, два, третий в сторону…
Он послушно шагал, как она велит. И, знаете, уловил такт, дело пошло на лад. Напряжение отпустило Терентия, все легче передвигал он ноги.
– Вот видишь, это совсем не трудно, – сказала Капа.
Она улыбалась, снизу вверх поглядывая на него озорными светло-карими глазами.
– Джахаваха, – мягко сказал он.
И вдруг поцеловал ее розовые губы.
В следующий миг Капа, вспыхнув, оттолкнула его.
– Извиняюсь, – пробормотал Терентий. – Да ты подожди…
Но она, быстро надев тулупчик, ни слова не промолвив, убежала прочь. Граммофон продолжал орать, извергая из трубы танцевальные ритмы. Терентий, обругав себя последними словами, остановил музыку.
Наверное, вид у него был виноватый, когда в один из темных январских вечеров он заявился к Редкозубовым. Электричество в тот вечер не давали, черт знает почему. Федор Матвеич зажег керосиновую лампу. В ее неровном свете Терентий увидел, что Капа ему улыбнулась. Значит, не сердится?!
Он приободрился. Поддакивал ей, когда Капа пустилась осуждать кардинала Монтанелли:
– Ну, узнал он, что Овод его сын, так что же не спас сыночка?
– Да, да, – кивал Терентий. – Овода на расстрел повели, а он…
– Кого на расстрел? – не расслышал, о чем идет речь, Федор Матвеич. – А-а, в книжке. А я-то думал, опять пошли расстрелы в Кронштадте. Тоже мне, читатели. Ну, Терёха, чего там у вас на линкоре – кончилась буза?
– Да нет, не кончилась.
Буза, можно сказать, все более нарастала. В судовом комитете спорили, орали, к тому склонялись, чтобы всем партийным выйти из большевицкой партии. Но тут, в редкозубовской квартире, Терентий не стал об этом рассказывать. Тут был будто островок посреди шторма. А вместо маяка на островке – светились девичьи глаза. Очень – ну просто спасу нет – тянуло военмора к девчонке…
Она вышла проводить его в коридор.
– Может, придешь в четверг? – тихо сказал Терентий. – Там еще есть пластинки.
