Ханнес, играя роль наблюдателя, откинулся на спинку стула и предоставил Вехтеру право действовать. Баптист молчал, но не сводил с него глаз.
– Вас, наверное, также должен интересовать вопрос: кто же избил вашего сына?
Сдержанный кивок вместо ответа.
– Ну, значит, мы хотим одного и того же. Вы всеми средствами поможете нам выяснить, кто избил вашего ребенка.
– Конечно.
– Хорошо. Нам еще нужны показания Оливера. Я предлагаю взять их в привычной для него обстановке. Его должны отпустить утром. Когда к вам подъехать?
– Это исключено. – Баптист нахохлился, как замерзшая синица. – Мой сын не сможет этого сделать по состоянию здоровья.
– Кто присматривает за ним, когда вы на работе?
– Никто, я же вам сказал, он и сам… – Баптист осекся, не закончив предложения.
– Чудесно, – произнес Вехтер и улыбнулся на все тридцать два зуба. – Значит, ему уже немного лучше, если вы можете оставить его на целый день одного. Итак, в котором часу? В шесть?
Баптист сплел пальцы на руках, словно обдумывал информацию.
– Я и мой юрисконсульт будем присутствовать при этом, – наконец произнес он. – Двадцать минут. И, если Оливер захочет, мы немедленно прервемся.
Вехтер встал и протянул Баптисту руку:
– Тогда до скорой встречи. Не забудьте свой кейс.
Баптист поднялся, застегнул пальто и взял со стола Ханнеса чемоданчик.
– И еще одно, – сказал Ханнес, когда Баптист уже подошел к двери. В руках комиссар держал заключение судмедэксперта. – У вашего сына обнаружили два старых перелома ребер, давно заживших. Откуда они у него?
Баптист остановился как вкопанный. Не оборачиваясь, он произнес:
– Оливер катается на скейтборде. Часто получает травмы.
– Вы имеете в виду, что ваш сын ломает кости, а вы этого даже не замечаете?
Баптист обернулся:
– Я не знаю, о чем вы говорите.
Взмахнув полами пальто, он скрылся в коридоре.
Несмотря на то что в зале толпилось не меньше сотни людей, здесь царила удивительная тишина. За двумя длинными столами люди обедали, толкались с тарелками между детскими колясками и инвалидными креслами или занимали очередь к окошку, где выдавали еду. Перед Элли стояла женщина, которая, казалось, надела на себя всю свою одежду, отчего приобрела форму шара. Позади Элли в коляске-трости хныкал маленький ребенок, мать пыталась засунуть ему в рот соску. Ее лицо казалось выцветшим, несмотря на тщательно наложенный макияж. В отличие от женщины-луковицы, ее одежда выглядела вполне прилично, а коляска была известной марки. Лишь немногие посетители этой благотворительной столовой при доме церковной общины на первый взгляд выглядели как нищие. Не сразу удавалось рассмотреть поношенные куртки, отросшие у корней седые волосы, потертые брюки. Бедность проникла в сердце общества и пожирала его изнутри.
