После разговора с Целлером Ханнес чувствовал себя удивительно свободным – свободным, как птица. Какие бы следственные действия он ни произвел в отношении Баптиста, комиссару придется плохо. Тут уж он не мог поступить правильно.
– Что вы будете делать, если я уберусь отсюда через двадцать минут? – спросил Баптист.
Ханнес пропустил это мимо ушей. Он уже сожалел, что не зарезервировал для допроса одну из комнат в подвале, в которых пахло так, словно в каждом углу сдохло по медвежатнику. Свой кабинет был ему милей, тщательно убранный письменный стол дарил ему столько же уверенности в себе, как и горы документов на рабочем месте Вехтера. На них обычно опасно балансировала чашка с кофе. Но, когда появился Баптист, эта комната внезапно сделалась тесной, Ханнесу захотелось срочно открыть все окна и двери, чтобы немного уменьшить влияние этого человека.
Вместо этого Ханнес снял трубку и набрал номер.
– Михи, ты придешь? Он уже здесь.
Пока он наговаривал продолжение допроса на диктофон, Баптист, откинувшись на спинку стула, что-то набирал на своем «Блэкберри» с подчеркнуто скучающим видом. Не хватало только, чтобы он закинул ноги на стол. Ханнес прервался прямо на середине предложения:
– Если вы отложите телефон в сторону, дело наверняка пойдет быстрее.
Баптист положил «Блэкберри» на стол, и телефон тут же зажужжал. Ханнес потянулся за ним, но Баптист оказался быстрее. Его рука быстро закрыла экран.
– Нет, совершенно точно.
– Мы хотели бы взглянуть на ваш телефон.
– Вынужден вам отказать в этом, поскольку нет судебного постановления.
– Тогда мы его сейчас получим.
На лице у Ханнеса снова появились красные пятна. Ему даже не нужно было смотреться в зеркало, чтобы это понять. Словно мелкие костры загорелись у него под кожей. Что толку сохранять внутреннее самообладание, если спустя несколько секунд он стал выглядеть как завравшийся болтун?
– Я не уверен, что вы достаточно серьезно воспринимаете ситуацию. Ваша бывшая спутница жизни убита. А ваш сын находится под подозрением.
– Я это воспринимаю очень серьезно, – ответил Баптист. – Поэтому и хочу защитить свою семью. Мы к этому не имеем никакого отношения.
Он вел себя, как его сын, только тот сидел не шевелясь в патрульной машине, бросая в лицо полицейским свое молчание, словно оружие. Оба, отец и сын, были одинаковы, хотя внешне ни капли не походили друг на друга. Ханнес вспомнил о Лотте и Расмусе. Он не хотел о них думать, когда проводил расследование, не желал осквернять детей смертью и трауром. И все же комиссар не мог отделаться от этих мыслей.
