Чепуху, конечно, я говорю, потому что Зыков не слышит, молчит и лежит у колодца, как дерево.
Тут отворяются двери, и из дому кричат:
- Пленных!
Это я-то пленный!.. Подумайте только: буденновец к Буденному в плен попал!
Ну, вводят меня в избу. В избе, понятно, и хлебом, и щами, и керосином воняет, под иконами стол стоит, на столе - молока кувшин и английский маузер. А за столом сидит молодой парень в кавказской рубахе. И другой рядом с ним - в кепке. И еще, с бородой - у окна. И еще какие-то - я не помню.
- А ну, - говорят, - ходи, голубчик, сюда, поближе.
Зыкова кладут на лавку, а я подхожу к столу.
Все они разглядывают меня, как будто я не человек, а чудо. Потом они начинают писать акт.
- Фамилия? - спрашивают.
Я говорю:
- Трофимов Петр Васильевич.
- Чего? - говорят.
Я говорю:
- Я не могу вам громко отвечать, у меня горло чернилами смазано.
- Фу, - говорят, - чумовой!
Я говорю:
- Что?
Они говорят:
- Рядовой?
- Да, - говорю, - особого отряда товарища Заварухина боец.
- Как! - говорит парень, который в кавказской рубахе. - Ты заварухинец?
- Ну конечно, - говорю.
- Что за чепуха! Товарищи, где вы его взяли?
А те говорят:
- Заливает, товарищ комиссар. С мамонтовской дивизии чистокровный разведчик. Вот документики.
И кладут перед ним на стол зыковский военный билет.
Я говорю:
- Ну так что ж? Это - Зыков. Он беглый мамонтовец. Это верно. А я Заварухина боец. Я вез, - говорю, - секретный пакет к товарищу Буденному.
- На чем это, - спрашивают, - вез?
- На Негре, - говорю.
- На каком негре? Ты, - говорят, - голубок, не в Африке. Ты, голубок, в Российской республике.
- Да, - говорю, - я знаю, что я в Российской республике. Но Негр - это лошадь.
- Да? А где же она, твоя лошадь?
- Потонула, - говорю.
- Это лошадь-то потонула?
- Да, - говорю, - представьте себе... Затянул чересчур подпругу, ну, с ней в воде худо стало.
- Вот, - говорят, - чудеса какие! Ну, а пакет-то твой где?
- Ну где? - говорю. Обозлился я, помню, страшно. - Где? - говорю. Съел!
Как загогочут:
- Хо-хо-хо!
Не верят, понимаете... Ни одному моему слову не верят. Думают, я треплюсь.
Я говорю:
- Вот у меня и спина вся исстегана. Видите? Что, я сам себя, что ли, шомполами отхлестал?
И тут я задрал рубаху и показал. И тому, который в кавказской рубахе, и тому, который в кепке, и тому, который стоял у окна, с бородой.
У окна, с бородой, говорит:
- Это да. Это так невозможно себя самого исхлестать. Это верно. Вон ведь как, черти, излупцевали! Кто это тебя так?
