— Подожди-ка, поведу тебя к моей тетке, — сказала она, — тетка моя Звенислава хочет тебя видеть. А ей отказывать негоже.
Молодица схватила Сивоока за руку, потащила, расталкивая людей, тарахтела неумолчно:
— Тетка Звенислава у нас в величайшем почете. Потому как в Радогости женщины… Ты не ведаешь еще? Мужчин у нас мало… Исчезают в пущах… Идут и не возвращаются… И никто не может понять, что же это такое… Когда-то у нас были такие мужчины… Ой, такие же!.. А теперь видишь!.. И мой муж не возвратился из пущи… И все нам самим приходится… Вот так и тетке Звениславе… Тетя Звенислава, вот отрок, а зовется смешно: Сивоок.
Они остановились возле той темнолицей женщины, у которой на руке была золотая гривна с яблоками. Сивоок не столько смотрел на старую Звениславу, сколько на ее гривну, ибо ничего похожего еще нигде не видел. Золотой тур с изогнутой спиной, будто Рудь в давнишней своей стычке со старым Бутенем, упираясь задними ногами в огромное золотое яблоко, пробовал поддеть точно такое же яблоко рогами. Каждый мускул, каждая шерстинка на туре были отчеканены с подробностями почти невероятными. Кто бы это мог такое сотворить? И откуда привезена гривна? Неужели сюда могли добраться еще какие-нибудь гости, кроме них с Какорой? Ведь и назван город Радогость, видимо, в насмешку над тем далеким и широким миром, который никогда не одолеет тайных и опасных тропинок, ведущих сюда.
— У тебя глаз жадный, как и у твоего купца, — сурово сказала Звенислава, заметив, с каким вниманием всматривается Сивоок в ее гривну.
Хлопец зарделся еще больше, чем раньше от приставаний молодички с соблазнительными глазами.
— Люблю красивое… — пробормотал он. — Был у меня дед Родим… Он… творил богов — Световида, Дажбога, Стрибога, Сварога… В дивных красках… На глине и на дереве… С малых лет привык…
— Рехнувшийся малость отрок, — прыснула Ягода, — здоровый, как тур, а бормочет про какую-то глину… Ведь это же дело женское… Тетка Звенислава вон…
— А кыш, — прикрикнула на нее старуха, — замолчи, пускай отрок посмотрит и у нас… Жилище наших богов…
— Видел снаружи, — сказал Сивоок, — уже все осмотрел… Чудно и прехорошо… Нигде такого нет, в самом Киеве даже…
— А что Киев? — молвила Звенислава. — Киев сам по себе, а Радогость — сам… Покажу тебе еще и середину, ежели хочешь.
— А хотел бы, — несмело промолвил Сивоок.
— Мал еще еси? — догадалась Звенислава.
— Не знаю, может, шестнадцать лет, а может, и меньше… Дед Родим погиб, а я не ведаю о себе теперь ничего…
