Когда они изрядно отошли от места схватки туров, Лучук сказал с сожалением.
— Здорово же он язык высунул! Так и хотелось подскочить да отмахнуть его ножом! Вот бы зажарили!
— Ох и глупый ты, — незлобиво сказал Сивоок.
— Я старше тебя на три лета, — обиделся Лучук.
— А ума нет.
— Зато у тебя ум — носить цветы из пущи.
— А что, — вспыхнул задетый за живое Сивоок, — носил! Хочешь — еще понесу!
— Чтобы снова попасть в яму?
— А я хитрее буду Переброшу Величке цветок через частокол — вот и все.
— Как же ты перебросишь?
— А так: я могу бросить камень дальше всех.
— Зачем же тебе камень? Можешь прицепить свой цветок к моей стреле, я и заброшу его за частокол. Я все могу.
Сивоок тепло взглянул на своего товарища, с которым минуту назад чуть было не рассорился.
— А потом пойдем дальше, — сказал он. — Пускай Величка думает, откуда упал на нее цветок.
— А ежели его найдет Ситник? — спросил Лучук.
— Так пускай подумает, откуда упала на него стрела.
— Все равно хорошо! И пойдем дальше в поле!
— А потом в пущу.
— А потом полем.
— И пущей!
…Только и следу от них было, что удивительная стрела посередине Ситникова двора с прицепленным к ней синим цветом из глубочайшей пущи.
И приидохом же в Греки, и ведоша ны,
идеже служат Богу своему, и не свеми,
на небе ли есмы были, ли на земли: несть бо
на земли такого дива, ли красоты такоя,
и не доумеем бо сказати… Мы убо не можем
забыта красоты тоя…
Летопись Нестора
Около пристани на Почайне[4] толкался гулящий киевский люд, под надзором хозяев разгружались купеческие лодьи, лениво покрикивали маленькие радимичи, пригнавшие для продажи огромное множество самодельных челнов; выше, по склону горы, дымились кузницы, в больших закопченных котлах плавили олово и свинец для крыш; по узвозу в город тащили длинные бревна и каменные глыбы, повсюду шныряла детвора, степенно проходили жены, одетые по киевской моде, так, чтобы все было спрятано, даже лицо, открытыми оставались лишь глаза; иногда проезжал всадник из княжьей дружины, сверкая оружием, угрожающе оттопыривая вперед бороду, отращенную на греческий манер. Перевозчик сразу заметил, что хлопцы впервые попадают в Киев, потому что слишком уж любопытно посматривают туда и сюда и, кроме того, имеют очень странный вид — с ног до головы завернуты в звериные шкуры, сами тоже ощетинившиеся, будто дики из пущи, у одного через плечо лук и два пучка черных коротких стрел, у другого — тяжеленная суковатая палка, а на шее на крепкой бечевке висит медвежий зуб, искусно вправленный в золото. Прищурив глаз, перевозчик заломил с пришельцев такое, что и самому стало страшно, однако они, видимо, не знали киевских порядков, ибо тот, с медвежьим зубом на шее, молча сунул руку в кожаный мешок, швырнул оттуда прямо под ноги перевозчику дорогую шкуру, й оба, не оглядываясь, быстро зашагали вверх — в город.
