Гусев вытащил руку из кармана и показал Насте фигу.
— Суть моего предложения в следующем, — сказал он. — Шла бы ты домой, Настя.
Когда дверь за Настей наконец-то захлопнулась, выплеснутый ему в лицо коньяк Гусев вытер рукавом халата.
В пятницу Гусев похмелился традиционным русским способом, то есть, выпил алкоголя чуть больше, чем вчера.
Или не чуть.
Для этого ему пришлось выйти из дома, плестись до ближайшего супермаркета и купить там еще три бутылки коньяка. Целый день Гусев валялся перед телевизором, лениво переключая каналы и не задерживаясь ни на одном дольше пятнадцати минут. К вечеру Гусев устал от этого мельтешения и ему стало плохо. Заснул он в своем недавно отремонтированном туалете, засунув голову в унитаз.
В субботу Гусев умер.
Гусев открыл глаза.
Закрыл.
Снова открыл.
Перед глазами было что-то белое. Гусев решил, что это потолок.
Судя по сигналам, получаемым мозгом от организма, организм занимал в пространстве горизонтальное положение и лежал на чем-то мягком. Гусев пошевелил пальцами рук, и ему это удалось.
Потом он пошевелил пальцами ног.
Тоже успешно.
Никаких тревожных сигналов мозг от организма не получал. Судя по всему, с организмом все было в порядке.
Тогда Гусев пошевелил головой и обвел помещение взглядом. Больничная палата, определил Гусев. Не люкс, конечно, но вполне пристойная. Свежий ремонт, чистенько.
Кровать, тумбочка, стул, цветы на подоконнике. Рядом с кроватью обнаружился монитор с жизненными показателями Гусева. Гусев не разбирался в графиках, которые на нем показывали, но рассудил, что если монитор не визжит противным голосом, не мигает и вообще спокойно работает в штатном режиме, то жизни Гусева ничего не угрожает. По крайней мере, прямо сейчас.
За монитором наблюдалась только одна странность — он показывал пульс Гусева, его температуру, частоты дыхание и еще парочку каких-то показателей, определить которые Гусев бы не взялся, но от него к телу Гусева не вело никаких проводов. Даже датчика на пальце, который Гусев видел в кино про доктора Хауса[4], и то не было.
— Ага, — сказал Гусев просто для того, чтобы услышать звук собственного голоса и уже готовясь испугаться от ужасной слабости, с которой он может прозвучать.
Голос звучал привычно.
Гусев почесал подбородок и обнаружил на нем трехдневную щетину. Впрочем, это ничего ему не дало — он и не помнил, когда последний раз брился.
— Итак, — сказал Гусев. — Или я допился до танцующих на радуге фиолетовых слонов, или мне только что вырезали почку.
