— А знаете, Таня?.. — он сделал паузу и окинул еще раз взглядом люстру, а потом и хозяйку. — Она вам очень идет.
— Что-о-о? — женщина округлила глаза, рот приоткрылся, и щеки окончательно втянулись.
— С удовольствием объясню, — он продолжал ее разглядывать, даже голову немного склонил набок, как художник. — Вещи в доме, как правило, говорят о хозяевах гораздо больше, чем сами хозяева об этом думают. Если думают. Бывает так, а в нашей работе это не редкость: придешь и смотришь. Не вписывается человек в созданное им же самим для себя пространство. Вещи — словно чужие, не из этого дома, не от этого человека. Или, думаешь, наоборот: он не нужен этим вещам, он здесь чужой, не его это дом. А сам человек живет и не знает, но чувствует неуют, не свою тарелку, понимаете?
Она улыбалась, медленно кивая.
— А в данном случае все идеально: это — ваше пространство. И люстра — она именно ваша. И все это великолепие вокруг вас: эти зеркала, тяжелые портьеры на окнах, хрусталь там, и здесь, над головой. Основательность такая, она именно вам к лицу, понимаете? Это — ваше! Ну, знаете, как еще бывает: сидит женщина в автомобиле, а смотрится чертиком в банке. А пересади ее в другую машину, и — идеальная картинка, просто замечательно: дама в интерьере! Вот и вы так сейчас… — он засмеялся и потер руки. — Так чего вы тут не домыли?
Давайте, помогу. А то, я гляжу, стремянка эта явно не на вас рассчитана. Опасная фитюлька, а мне ничего. Показывайте, чего там осталось, а временем я располагаю вполне и вопросы свои, если вы позволите, всегда задать успею. Не стесняйтесь, мужчине это делать легче.
Но у нее был другой взгляд на то, кому и что легче.
— Осталось совсем немного, и говорить смешно, тем более утруждать вас. Я сама. Но если все-таки хотите помочь, подержите, пожалуйста, стремянку, а то я забираюсь на нее и боюсь…
— Вот и я о том же. А помочь — с огромным удовольствием.
— Да что вы? — она кокетливо покачала головой, отчего ее волосы чуть не рассыпались, и, намочив в тазике тряпку, стала ее выкручивать. Потом начала боязливо подниматься по ступенькам стремянки — всего-то три, а страху не оберешься, такое выражение застыло в ее глазах.
— Не бойтесь, я вас держу, — сказал Филипп.
Одной рукой он крепко обнял и притянул, почти притиснул, ее бедра к своей груди, а другую прижал к ее животу, не давая телу откачнуться. Устойчивая поза. Но бедра-то ее вмиг напряглись, едва он обхватил их, а живот напрягся до каменного состояния. «Сильна женщина, — мелькнуло в голове. — Можно сказать, классическая кариатида… А я кто тогда? Гераклюс какой-нибудь… провинциальный?»
