— Не похож на чечена, — сказал Николаша. Он наклонился с седла, пытаясь получше рассмотреть незнакомца. — Скорее ваш брат, казак.
— Казак иль не казак — ты ружьё наготове держи, твоё сиятельство. Иначе, неровен час, чеченом всё ж таки окажется, — буркнул Пашка, спешиваясь.
Он легонько пнул мыском подкованного сапога незнакомца в бок. Тот открыл глаза.
— Живой...
— Братцы...
— Так то ж Федька Туроверов! Ах ты, бедолага! И где ж тебя носило?
— В плену...
— Ах, ты! А Валериан-то Григорьевич уж неделю, не меньше, по лесам с татарами мотается всё ищет вас и не находит. А ты тута, под деревом притулился. Из плена убёг? Ну, молодец, что живым дошёл! Да ты, парень, не ранен ли?
* * *
— Впервые вижу такое дело, — качал седеющей головой Максимович. — Неделя только прошла, как подстрелили... в беспамятстве, говоришь, валялся?
— Да. Считаю — пару дней точно было...
— Ну это, наверное, твой Цица постарался. Опоил тебя колдовским персидским зельем, вот ты и обеспамятел. Нет, вы только посмотрите, ваше благородие! Вторая седьмица только истекла, как подстрелили, а рана почти затянулась! Вот сейчас мы тебя попользуем нашим чудодейственным бальзамом, и ты станешь новее нового!
Фёдор сидел на свежевыструганном табурете посреди комнаты Кирилла Максимовича, который заботливыми и точными движениями смазывал рану на плече казака.
Николаша Самойлов, как обычно, гладко выбритый, бакенбарды — волосок к волоску, белоснежная черкеска — ни пятнышка, внимательно разглядывал припухшее плечо Фёдора.
— Скоро совсем заживёт, — подтвердил адъютант. — Ерунда! У меня и не такое бывало! Вот сам припомни, Максимыч, под Прагой, а? Было дело?
— Да много уж всяких делов бывало, ваше сиятельство. Всех и не упомнишь...
— Вот то-то же и оно! — и Самойлов удалился из комнаты денщика, позвякивая шпорами по дощатому полу.
— Кузьму жалко... — вздохнул Фёдор. — Добрый мужик...
— Отобьём твоего Кузьму. Вон, Валериан Григорьевич лично и с большим отрядом по лесам да горам рыщет... отобьют, не сомневайся.
— А Соколик? Не живой уж, наверное. Эх, Максимович, не ездить мне больше на таком скакуне...
— Отчего же не ездить? Вот плечо заживёт — и поезжай. Голодному и босому, раненому по лесу можно ему скитаться, а верхом ездить — нельзя! Не понять тебя, Фёдор!
— А тебя-то как понять, Кирилла Максимович? Пропал мой конь, а другого не хочу, не могу я...
— Ну, может, он и пропал теперь, а только с утра, с раннего ранья в стойле он был. А третьего дня Гришку-казачка с себя сбросил. Вредный, задиристый у тебя конь, но умный... Да что ты, парень, или в беспамятство опять впадаешь? Это с голодухи, надо полагать. Мяса бы тебе. Вот спрошу его сиятельство, можно ли для тебя от его кабанчика кусок оттяпать…
