Но лед так и не растаял.
— Подождите, — прошептал он. — Послушайте…
Он сделал еще один шаг в темноту ночной лавки.
Господи, это же она! Здесь, в этой глыбе льда! Не те ли это очертания, в которых всего несколько мгновений назад лежала погруженная в прохладные ночные сны снежная женщина? Те самые. Лед был все такой же полый, так же мягко изогнут и нежен. Но… женщины в нем нет. Где же она?
— Я здесь, — прошелестел голос.
В дальнем углу, по ту сторону холодного, сверкающего гроба двигались тени.
— Добро пожаловать. Закрой дверь.
Он почувствовал, что она стоит совсем рядом, среди теней. Ее плоть, если б он мог до нее дотронуться, была бы прохладной на ощупь и по-прежнему свежей благодаря времени, проведенному в ледяном гробу, с которого стекали капли. Стоило лишь протянуть руку…
— Как ты здесь оказался? — тихо спросил ее голос.
— Душная ночь. Вышел пройтись. Прогуляться. В поисках прохлады. Думаю, мне нужна помощь.
— Ты пришел по адресу.
— Но это же безумие! Я не верю в психиатров. Друзья терпеть не могут, когда я говорю, что и Динь-Дон[33], и Фрейд почили в бозе двадцать лет назад, а с ними и все остальные клоуны. Я не верю в астрологов, нумерологов, хиромантов и прочих шарлатанов…
— Я не гадаю по руке. Но… дай мне свою руку.
Он протянул ладонь в нежную тьму.
Их пальцы встретились. Ее рука была холодна, как у маленькой девочки, только что порывшейся в холодильнике.
— На вашей вывеске написано: МЕЛИССА ЖАБ, ВЕДЬМА, — сказал он. — Что делает Ведьма в Нью-Йорке летом тысяча девятьсот семьдесят четвертого года?
— А ты знаешь город, где Ведьма была бы нужнее, чем в Нью-Йорке в этом году?
— Вы правы. Мы все сошли с ума. Но почему именно вы?
— Ведьму создают реальные нужды времени, сказала она. — Я — порождение Нью-Йорка. Все, что есть в нем самого плохого, воззвало меня к жизни. И вот ты пришел, сам не зная того, чтобы найти меня. Дай мне другую руку.
Хотя лицо ее во мраке казалось лишь тенью холодной плоти, он почувствовал, как взгляд ее движется по его дрожащей ладони.
— О, почему ты так долго не приходил? — печально произнесла она. — Еще немного — и было бы совсем поздно.
— Поздно для чего?
— Для спасения. Для того, чтобы принять дар, который я могу тебе дать.
Сердце его бешено заколотилось.
— А что вы можете мне дать?
— Покой, — ответила она. — Безмятежность. Спокойствие посреди хаоса. Я дитя ядовитого ветра, совокупившегося с Ист-Ривер в одну из зловонно-помойных, промасленно-чадных ночей. Я обратилась против своих родителей. Я прививка против той самой желчи, которая породила меня на свет. Я вакцина, сотворенная из ядов. Я антитело на все времена. Лекарство от всех недугов. Город тебя убивает, разве не так? Манхэттен — твой палач. Так позволь мне быть твоим щитом.
