Словно кто-то вытащил пробку, и тяжелые серые морские воды с грохотом выплеснулись через дырку в моем ботинке, я почувствовал, как с ними уходит моя печаль.
Я свернул за угол.
Там, за углом, сидела маленькая, вполовину ниже своей арфы, женщина, протянув руки к трепещущим струнам, как ребенок, подставляющий ладони под чистые струи дождя.
Струны арфы метались и дрожали; звуки растворялись в воздухе, как всплески волны, набегающей на берег. Сперва с этих струн слетела песенка «Дэнни-бой». Потом настал черед полного варианта «В зеленом платье». Затем «Лимерик мой город, Шон Лайам имя мне» и «Самые лихие поминки». Звуки арфы были похожи на пузырьки шампанского, налитого в высокий бокал: они щекотали твои веки и мелкими каплями оседали на щеках.
Рот у меня тут же растянулся до ушей. Щеки запунцовели, как испанские апельсины. Ноздри запели дудками. А ноги украдкой засеменили, приплясывая, в неподвижно стоящих ботинках.
Арфа наигрывала «Янки Дудль».
Заметила ли эта женщина, что я стою рядом как идиот, дрожа от волнения? Нет, подумал я, так случайно совпало.
И тут мне снова стало грустно.
Кажется, подумалось мне, она даже не видит своей арфы. Не слышит, что играет!
Так и есть. Ее руки словно сами по себе подпрыгивали и резвились в воздухе, щипали и дергали струны, они были похожи на двух старых пауков, которые быстро ткут сети, а потом порыв ветра рвет их, и пауки начинают ткать заново. Она просто дала волю своим пальцам, а сама глядела по сторонам, словно сидя у окна в доме напротив и лишь изредка бросая взгляд на улицу, чтобы присмотреть за своими руками.
«Ах…» — вздохнула внутри моя душа.
И вдруг:
«Вот он, твой шанс! — чуть не закричал я. — Боже правый, конечно!»
Но я сдержался и дал арфистке увязать в тугие снопы заключительные аккорды «Янки Дудль».
И тут с замиранием сердца я произнес:
— Вы играете потрясающе!
Мое тело сразу полегчало на сотню фунтов.
Женщина кивнула и заиграла «Лето на морском берегу» так, словно ее пальцы ткали узорное кружево прямо из воздуха.
— Вы на самом деле играете потрясающе, — сказал я.
Еще семьдесят фунтов долой.
— Когда играешь сорок лет, — ответила она, — уже не замечаешь.
— Вы так хорошо играете, что могли бы выступать на сцене.
— Ишь чего захотели! — Ее руки, словно два воробышка, ныряли меж нитей ткацкого станка. — На кой мне эти оркестры и ансамбли?
— Это работа под крышей, — сказал я.
— Мой отец, — говорила она, в то время как ее руки двигались туда и обратно, — сделал эту арфу, великолепно играл на ней сам и научил играть меня. Ради бога, сказал он мне, держись подальше от работы под крышей!
