, которая объявила его южным компаньонам самую решительную
ретию, то бишь отстранение и отказ от всякого общения с ними.
Странно — хотя приближение христианского тысячного года и не должно было бы вроде тревожить эту кучку евреев и мусульман, в одиночестве вершивших свой путь в безлюдных просторах великого океана, но какая-то червоточинка завелась, видимо, и на их стремительно пожиравшем расстояния корабле, потому что на палубе его каким-то непонятным образом свила себе гнездо истовая исмаилитская нетерпимость, сродни пылающей неподалеку истовости христианской. Уж не завелась ли она от чрезмерной близости их маршрута к пышущим ревностной верою христианским берегам? Ибо как иначе объяснить ту злобность, с которой матросы-исмаилиты толкали и пинали юного черного язычника, стоило ему упасть на колени перед очередным диковинным предметом, угадав в нем воплощение какого-нибудь духа, образ которого, воскрешенный ужасом бескрайнего океана, вдруг всплывал из воспоминаний его языческого детства? Бен-Атару порой казалось, что перепуганный юнец и впрямь находит какое-то успокоение и надежду в этих своих коленопреклонениях и чудных молитвах нелепым идолам и, возможно, сумеет даже, чего доброго, внушить эти чувства и другим на корабле. Но не так, видать, рассуждали исмаилитские матросы, ибо стоило им приметить, что их черномазый снова пластается на палубе, поклоняясь восходящему солнцу, луне или звездам, или опускается на колени подле старого капитанского мостика, зачарованно уставившись на резную звериную морду, торчащую на верхушке мачты, как они тут же вздергивали его на ноги и принимались нещадно колотить. Видимо, этим своим идолопоклонством он осквернял их веру в единого и незримого Бога, который здесь, в бескрайних морских просторах, представлялся им не только самым понятным и естественным божеством, но уже и совершенно необходимым и единственным защитником. Впрочем, как бы нещадно ни преследовали они черного язычника, их все равно не оставляло подозрение, что этот африканский юнец втайне продолжает их обманывать, и в конце концов они надумали нашить на его невольничью одежду маленькие медные колокольчики, дабы иметь возможность следить за ним повсюду, где бы он ни укрывался. Вот почему даже сейчас, когда он осторожно подает хозяину неурочный ужин, приготовленный для подкрепления растраченных в спальне сил, в сонной ночной тишине неумолчно слышится мягкий, тихий, едва различимый перезвон крохотных медных язычков.
