— Послушай, — неожиданно спросил Андреас, — ты давеча спрашивал, есть ли у меня девчонка, помнишь?
— Помню, — буркнул Франческо.
— А у тебя есть? Расскажи, что ли!
— У меня сейчас никого нет, — сказал Франческо, — раньше были…
— Ну все равно, расскажи… — Просьба Андреаса прозвучала настойчиво, и говорил он каким-то странным, ласковым голосом.
— Ну хорошо, — как бы нехотя согласился Франческо, втайне, однако, весьма довольный тем, что хоть чем-то может похвастать перед своим более смелым и умелым товарищем. — Ладно, я тебе про все расскажу… Значит, так: запомни сразу, я узнал женщину в четырнадцать лет.
— Врешь! — прошептал Андреас с какой-то обидой в голосе.
— Нет, не вру. Это как раз три года назад было.
— Стало быть, тебе уже семнадцать?
— Скоро восемнадцать.
— А мне уже восемнадцать, — вздохнул Андреас и с сожалением добавил: — Значит, ты моложе меня…
— Вот я и удивился, что я уже пробовал, а ты еще нет. Рассказывать?
— Ну, расскажи, расскажи…
— Значит, так. Мессир Ульрих после одной битвы захватил целый гарем баб. У них, у мусульман, жен можно иметь сколько хочешь, только покупай…
— За деньги?
— Можно за овец, можно за коней… хоть за верблюдов…
— А что такое верблюды?
— Это горбатая и мохнатая лошадь. Ничего не пьет и жрет одни колючки… Да еще плюется.
— А как же на ней ездят? На горбу ведь неудобно?
— Седло делают специальное. А бывают такие, что и с двумя горбами, я видел, даже ездил на них… Ну вот, спутал ты меня!
— Ты говорил, что Ульрих гарем захватил!
— Вот про гарем-то ты не спрашиваешь, значит, знаешь…
— Я от Перрье узнал, что это значит…
— A-а, то-то ты у речки говорил, что у него гарем из мальчишек! Он что, приглашал тебя туда?
— Приглашал, — усмехнулся Андреас, — сегодня утром.
— А ты?
— Я согласился.
— А чего ж не пошел?
— Так не к кому идти! Перрье-то уж помер! — ухмыльнулся Андреас.
— Ох и хитер ты! — воскликнул Франческо. — Бьюсь об заклад, что это ты провернул, чтобы узнать, что у мерзавца на уме.
— Положим, ты прав. Но ты еще не рассказал, как узнал женщину…
— Хорошо, слушай. Когда мессир отбил гарем и убил шейха, которому он принадлежал, мы стали думать, что делать с бабами. Их было шесть штук. Старшей под сорок, младшей около пятнадцати. Все они ни чуточки не жалели своего старого мужа и обожали мессира Ульриха, которого сразу же стали называть господином и считать мужем. Но дело в том, что мессир уже дал обет не касаться женщин до того, как станет владельцем Шато-д’Ор. Он тогда говорил: «Сам дьявол прислал мне этот гарем, чтобы погубить мою душу!» А бабенки были как на подбор, причем все из разных мест: одна — из Египта, другая — из Багдада, третья — гречанка-ромейка, четвертая — еврейка, пятая — не то монголка, не то китаянка, а шестая — черная, настоящая нумидийка или эфиопка. Сперва мессир сгоряча хотел их порубать, чтобы они его не смущали. Но тут ему вышло какое-то небесное видение или спьяну что-то померещилось, только рубить их он не стал. Как раз в это время в войне случился перерыв, ни мы на них не нападали, ни они на нас. Стояли мы лагерем в городе Тире, у моря, делать было нечего, еды хватало, и все было бы хорошо, да только мессир все еще не решил, что делать с бабами. Они ни ко мне, ни к Марко не подходили, никаких мужчин не желали, только к мессиру и липли, а ему они, сам понимаешь, были только в тягость. Он и так и эдак пытался их от себя отвадить, и на волю их отпускал, и порол, и заставлял делать самую тяжкую работу, но ни одна и не подумала сбежать, даже ромейка, которая вроде бы не была мусульманкой. Потом мы узнали, что они думали, будто мессир их испытывает, крепко ли они его любят. Мы решили их продать, но город этот мы уже так здорово очистили, что хороших денег ни у кого не было. Мессир Ульрих долго ждал, когда придет караван. Люди говорили, что должен приехать один богатей, у которого водились деньги, однако караван так и не пришел, потому что его ограбили не то наши крестоносцы, не то сарацины. Наконец мессир Ульрих объявил бабам, что видеть их больше не желает и ежели они не уберутся восвояси, то он их всех зарежет. Бабы, однако же, не ушли и сказали, что он уже может начинать их резать, поскольку они все равно умрут от горя. Тогда мессир дошел до отчаяния и сказал, что если они сию же минуту не уберутся, то он зарежется сам. Бабы взвыли и потребовали, чтобы он лучше перебил их всех, но сам не резался. Они вцепились в него и повалили на землю…
