Что я читал в Москве и чем увлекался? Прежде всего — точными науками. Всякой неопределенности и философии я избегал. На этом основании и сейчас я не признаю ни Эйнштейна, ни Лобачевского. Прав ли я — не знаю. Под точной наукой или, вернее, истинной наукой я подразумевал единую науку о веществе, или о Вселенной. Даже математику я причислял и причисляю сюда же.
Известный молодой публицист Писарев заставлял меня дрожать от радости и счастья. В нем я увидел тогда второе «Я». Уже в зрелом возрасте я смотрел на него иначе и увидел его ошибки. Все же это один из самых уважаемых мною моих учителей. Увлекался я также и другими изданиями Павленкова.
В беллетристике наибольшее впечатление произвел на меня Тургенев и в особенности его «Отцы и дети». На старости и это я потом переоценил и понизил.
В библиотеке много читал «Араго» и другие.
Кстати, в Чертковской библиотеке я заметил одного служащего с необыкновенно добрым лицом. Никогда я потом не встречал ничего подобного. Видно, правда, что лицо есть зеркало души. Когда усталые и бесприютные люди засыпали в библиотеке, то он не обращал на это никакого внимания. Другой библиотекарь сейчас же сурово будил. Он же давал мне запрещенные книги. Потом оказалось, что это известный аскет Федоров — друг Толстого и изумительный философ и скромник. Он раздавал все свое жалованье беднякам. Теперь я вижу, что он и меня хотел сделать своим пенсионером, но это ему не удалось: я чересчур дичился. Потом я еще узнал, что он был некоторое время учителем в Б., где служил много позднее и я. Помню благообразного брюнета, среднего роста, с лысиной, но довольно прилично одетого. Федоров был незаконный сын какого-то вельможи и крепостной. По своей скромности он не хотел печатать свои труды, несмотря на полную тому возможность и уговоры друзей. Получил образование он в лицее. Однажды Толстой сказал ему: я оставил бы во всей этой библиотеке лишь несколько десятков книг. Федоров ответил: видал я много дураков, но такого еще не видывал.
Опять в городе П.
(от 19 до 21 г.)
Вел с отцом переписку, был счастлив своими мечтами и никогда не жаловался. Все же отец видел, что такая жизнь должна изнурить меня и привести к гибели. Пригласили меня, под благовидным предлогом, в П.
Дома обрадовались, только изумились моей черноте. Очень просто — я съел весь свой жир.
В либеральной части общества отец пользовался всегда уважением и имел много знакомых. Благодаря этому я получил частный урок. Я имел успех, и меня скоро засыпали этими уроками. Гимназисты распространяли про меня славу, будто я понятно очень объясняю алгебру. Никогда не торговался и не считал часов. Брал, что давали — от четвертака до рубля за час. Вспоминаю один урок по физике. За него платили щедро — по рублю. Ученик был очень способный. Когда в геометрии дошли до правильных многогранников, я великолепно склеил их все из картона, навязал на одну нитку и с этим крупным ожерельем отправился по городу на урок.
