Соболев усадил дочь в кресло. Сам устроился напротив.
— Вполне разумно. В двадцать два года это естественно, сказал он и, взглянув на дочь, спросил: — Какого ты мнения о Чарлзе?
— Так далеко простирается твоя забота обо мне? — горько рассмеялась она.
— А чем плох Чарлз? — удивился Соболев.
— Я не говорю, что он плох. Я хочу сказать о себе. Мне кажется, что кто-то некогда закрыл в моем сердце какой-то клапан, и оно долгие годы оставалось глухим. И вдруг клапан открылся. Поток новых чувств захлестнул сердце, и я не знаю, что мне делать.
— Все это глупости, Ирма. Помнишь, ты говорила: миллион случайностей. А из миллиона случайностей рождается закон. Вот где твоя поэзия.
Ирма помнила, при каких обстоятельствах говорила это другому человеку, не отцу. Помнила, с каким недоумением посмотрел на нее Лунь. Воспоминания болью отозвались в ее сердце. Ирма тряхнула головой! должна же она наконец взять себя в руки.
— Хотел бы я знать, что сейчас делается в Солнечной системе, — нарушил молчание Соболев. — Целую неделю без информации. Забавно. Мозг до того очистился, что голова кажется совершенно пустой.
Мир был перегружен информацией. Планетная служба здоровья всячески оберегала отдых землян. Во Дворцы отдыха, на пляжи, дачи извне не допускалось ни одного сообщения. В таком же изолированном положении находилась и Олимпийская планета. Люди остро переносили эту изолированность, особенно в первые дни, потом привыкали и полностью отдавались беззаботному веселью.
Вечером у моря зажгли фейерверк. Его огни взлетали вверх и падали. Ночь была ясной, а небо очень далеким. На горизонте море сливалось с небом, и поэтому казалось, что огни падают куда-то за пределы Олимпийской планеты, в пространство, в бесконечность. Огни прочерчивали самые замысловатые геометрические фигуры. То же самое происходило и в природе. Ежеминутно возникали и исчезали замысловатые геометрические фигуры. Если бы запечатлеть на пленку каждую такую фигуру, геометрия была бы куда объемнее. Но эта мысль не увлекла Ирму. Огни фейерверка, темное море вызывали в памяти совсем другое.
Южных звезд искристый свет,
за кормой сребристый след,
Как дорога в небосвод.
Киль взрезает пену волн,
парус ровным ветром полн.
Киль дробит сверканье вод.
Снасти блещут росой по утрам,
Солнце сушит обшивку бортов.
Перед нами путь, путь знакомый нам.
Путь на юг, старый друг,
он для нас вечно нов.
Ирма оглянулась. Рядом никого. У ног плескалось море. Она повторяла пришедшие на память стихи, как бы пробуя на ощупь каждое слово. Если бы кто-нибудь из друзей увидел и уелыщал ее сейчас, удивился бы. Ирма — и вдруг етихи. Сильный, уверенный голос звучал с необычайной мягкостью и затаенным восторгом: «Перед нами путь, путь знакомый нам. Путь на юг, старый друг, он для нас вечно нов».
