Оставив «девчонок», каждой из которых, исключая, конечно, снулую Надюшку, было далеко за сорок, Журковский двинулся в гостиную.
— О-о-о! А вот и хозяин!
За полунакрытым столом сидели Андрей Ильич Суханов, Гоша Крюков известный в Городе писатель, постоянный автор нескольких толстых литературных журналов, имеющих, как ныне принято говорить, высокий читательский рейтинг, и Сема Мендельштейн, раньше просто поэт, а теперь еще и литературный критик, стоящий у руля толстой еженедельной газеты. Эта газета на всю страну славилась своей «желтизной» и общей развязностью тона, и тираж ее рос если не по дням, то по кварталам наверняка.
— Толя! Где ты ходишь? — расплываясь в масленой улыбке, кажется, не только лицом, но и всем своим кругленьким, похожим на колобок, телом, спросил Суханов. — Водка стынет, понимаешь…
Журковский почувствовал, как по телу быстро пробежали мелкие холодные мурашки. Он терпеть не мог Суханова, и особенно, когда тот начинал играть роль этакого простого русского мужичка, с обязательными анекдотиками, вульгаризмами и идиотскими шуточками, происхождение которых оставалось для Журковского загадкой. Можно было подумать, что доктор наук Суханов все свободное время проводит в компаниях пьянчуг-грузчиков или, бери еще ниже, бомжей с приличным стажем.
— Штрафную профессору! — крикнул Суханов. — Давай, Толя, давай, ближе к народу…
Журковский пожал потную мягкую ладонь Суханова, шершавую, словно занозистая дощечка, — поэта Мендельштейна и холодную, вялую — писателя.
— Ну, профессор, до дна, до дна, — затараторил доктор наук, быстро утирая слезы, брызнувшие из глаз то ли от непонятного Журковскому восторга, то ли от густо намазанного горчицей куска ветчины, которым он закусывал только что выпитую рюмку. — До дна… Ай, молодца! Мо-лод-ца, — смачно повторил Суханов, глядя на Журковского. — Узнаю наше поколение… Узнаю… Гвозди бы делать из этих людей…
Анатолий Карлович любил свою квартиру. Любил он и старый дом с почти глухим двором-колодцем, в который выходили окна всех комнат (такая планировка на языке работников коммунальных служб Города называлась «купе»). Двор был бы и совсем отделенным от окружающего мира, если бы не единственная низкая подворотня, почти тоннель, которая соединяла его с соседним — чуть большим, но уже имеющим три выхода двором.
Отсюда было рукой подать до Института, в котором Анатолий Карлович сначала учился, а потом, отбыв три года по распределению в глухой алтайской деревушке, стал работать и работал до сих пор.
