– И что вам удалось узнать? – Торобов слышал, как слабо откликаются на эти слова мглистые кварталы Каира, пальмовые рощи Кувейта, солнечные предместья Дамаска. В дымах жаровен, в пыли военных колонн, в стеклянных призмах банков чуть слышно трепещут агентурные сети, улавливая прозрачный планктон информации. И он, Торобов, осторожными пальцами поднимает голубую пиалку с чаем, внимая арабскому шейху на вилле в предместье Аммана. – Вы что-нибудь узнали? – повторил он.
– Террористическая группа не имеет постоянной дислокации. Носит кочующий характер. Ее возглавляет бывший майор иракской разведки, который при Саддаме Хусейне был причастен к закупкам вооружений. После падения Саддама сидел в американской тюрьме, был использован ими для создания боевых групп в борьбе с другими группировками. Потом ушел в ИГИЛ.
– Я работал в Багдаде с офицерами иракской разведки, которые занимались поставками вооружений.
– Поэтому я тебя и вызвал. – Строганов потянулся к тоненькой папке, лежащей на зеленом сукне. Извлек фотографию и положил перед Торобовым. – Майор Фарук Низар, каким он был во время твоей командировки в Багдад.
Красивое продолговатое лицо с влажными выпуклыми глазами. Мягкие губы с чуть заметной улыбкой. Пушистые брови. Молодцеватые офицерские усики. То особенное арабское выражение мужественной романтичности и мягкой застенчивости. Это был он, Фарук Низар, с кем сидели на берегу Тигра в рыбной харчевне, золотая рыбина, разрезанная и раскрытая, как книга, испекалась на углях. Воздух был золотой и синий, в тончайших волокнах предательства, которое витало над Багдадом, над садами, дворцами, мечетями, и солдаты клали на перекрестке мешки с песком, оставляя амбразуру для пулемета.
– Я знаю его. Мы были даже приятелями. Однажды я посетил его дом. У него была милая жена и маленький сын. Неужели он теперь в ИГИЛ? Если хочешь, я могу припомнить подробности нашего общения. Могу попытаться сделать его психологический портрет.
– Этого не нужно. Леня.
– А что же нужно? Зачем ты меня позвал?
Строганов молчал. Морщился его рот. Дрожали у глаз лучистые трещинки. У самолета медленно отламывался хвост, и люди сыпались, как семена из головки мака. Девочка вцепилась в мать, ветер рвал на обеих юбки, и казалось, они танцуют. Младенец летел рядом с люлькой, как крохотная личинка, выставив руки с растопыренными тонкими пальчиками. Старик нырял с развеянной бородой и огромным лбом, на котором держались очки. Юноша с выпученными от давления глазами парил, расставив руки, и вокруг него обмотался газетный лист. Все они летели, осыпались, ударялись о землю, превращались в мокрые кляксы. И горели среди колючек листы алюминия.
