— Вы заметили, как по-разному мать и отец впервые взирают на свои запеленутые произведения? Она — с безумным восторгом, а он — с изучающим! Ищет свои черты. И напрасно… Дети — наше продолжение, а не повторение, — говорила Александра Евгеньевна.
В любых конфликтах между женщинами и мужчинами она была на стороне женщин.
— Такая профессия! — пояснила мне мама.
— Каким образом мать может быть одиночкой, если рядом с нею ребенок? — непримиримо возражала Александра Евгеньевна маме.
Заодно и ответственность за просчеты детей она тоже взваливала на отцов.
Мама как врач имела дело не только с пациентками, но и с пациентами. Поэтому она пыталась восстановить справедливость.
— Вы, я понимаю, не будете снисходительны к отцам до тех пор, пока не начнете принимать у них роды.
— Роды я давно уж не принимаю.
В своем покосившемся состоянии Александра Евгеньевна вынуждена была стать врачом-консультантом.
Мама с трудом подтянулась, открыла форточку и закурила. Повернувшись к нам вполоборота, она сказала:
— Но разве не бывает и матерей, которые бросают… забывают детей своих?
— О таких надо создать… трагические повествования. И их создадут… теперь или после: измена материнскому долгу — самое непостижимое грехопадение. Кто-нибудь скажет: это редко случается! Но исключительные сюжеты рождают порой исключительные по ценности произведения… Зачем вы курите, Мария Георгиевна?
Мама махнула рукой.
— Махнуть на себя — значит, махнуть и на него!
Александра Евгеньевна укоряюще приподняла и опустила свои плечики.
— Спасать матерей и детей — это ее призвание, — сказала мне как-то мама.
Спасать Александра Евгеньевна бросалась без спроса и разрешения. Хотя без предварительного звонка даже к нам никогда не являлась.
Но однажды пришла…
Было воскресное летнее утро.
— Что-нибудь случилось? — спросила мама.
Александра Евгеньевна присела и, чтобы выпрямить, поддержать свое легкое тело, схватилась за ручки кресла. Но с каким-то отчаянным напряжением.
— Раньше я переживала за детей. А теперь… Неужто придется переживать их самих?
— О чем вы? — спросила мама. И оборонительно скрестила руки у меня на груди.
— Война началась.
Услышав о войне, мама, еще старательней, чем обычно утрамбовывая пол, подошла к телефону. Сняла трубку… И положила ее обратно. Потом накрыла руками мою голову. Она приготовилась меня защищать. Руки у нее были крепкие… Как и характер.
Мама ходила в туфлях на толстой подошве с крупным, неженственным каблуком. Она считала, что женственность ей вообще ни к чему. «Мужик в юбке!» — говорила она о себе. Юбка на ней чаще всего была темно-синяя. И такого же цвета был шерстяной пиджак.
