Последняя четверть эфира - Ос поминания, перетекающие в поэму | страница 60



6

- Здравствуйте, дорогие друзья, с вами Русалкина Юлия, я рада приветствовать вас на выставке Вячеслава Кентавра. Простите. Вячеславы Кентавр. Вячеслава выставляется не первый раз в нашем арт-музее у моста имени Кашемирова. Прошлая ее экспозиция произвела нешуточный резонанс - каждый, непременно, знаком с такими ее картинами как “Курящая ангелка над взорванным в небе самолетом” и “Промокшая провинциалка умирает от воспаления легких в тяжелом бреду, вспоминая кота, которого как-то приодела в футболку с изображением солиста андеграундной алатырской группы с сигаретой во рту, фотографию с которым выложила в инстаграм.”

Здравствуйте, Вячеслава. Ходят слухи, что именно успех вашей прошлой выставки, в том числе и коммерческий, вдохновил вас на перемену пола. Правда ли это? И связана ли текущая экспозиция каким-то образом с впечатлениями, зародившимися благодаря этому в вашей душе?

- Добрый вечер, Юлия. Прежде всего, хочу заметить, что успех никак не повлиял на мое решение - я всегда хотела узнать, какого это смотреть на мир с позиции женщины и готова уверить всех здесь присутствующих - что едва ли она существует. Но это, конечно, не главное. Всему виной стала моя неудачная любовь - те пять лет, Юлия, когда вы использовали меня как продажную суку - изменяя мне с таким невинным выражением лица. Мне казалось, что мы любили друг друга, Юлия, что понимали друг друга как никто иной. Выставку эту я назвала в честь вас - “Юля” - хоть и с ударением на последнем слоге. Надеюсь, что все идеалистические образы той, которые здесь представлены, никогда не будут иметь с вами ничего общего.

7

Ты думаешь, я не прав в чем-то, виноват перед людьми? Виноват настолько, что женщина на остановке при свете дня предлагает мне взять ее, стоя в отрепьях - настолько отрешенный у меня взгляд? Виноват, что бездомная старуха в просьбах приобрести на мои же сбережения пакетик кофе зовет чертом и бабником, когда я спрашиваю, откуда у нее в зубах золотые коронки? И как она размахивает руками, когда я предлагаю ей взять этот самый пакетик из моих рук - и тогда я оставляю его на скамье, никому не нужный, проделав дыроколом, с которым никогда не расстаюсь, несколько контрольных выстрелов - и как нахожу его сметенным оттуда в порыве ярости. Не буду я никогда подставлять вторую щеку, если же сам и плачу за удары. И этот в конец обнаглевший мир может катиться, куда пожелает.

Как страшны женщины, которые потеряли что-то безвозвратно. Но нет у двадцатилетнего вроде меня перед ними никакой вины и долга - ничего. И мужья, которые их били, были выбраны ими же, и дети, которые навсегда оставили их, были воспитаны, их же рукой. И ни старость, ни бедность, которой они обрастали в смутные времена своего бездействия сотен тысяч таких же, как они, не дают им права превращать мир в маскарад своего имени. Целая жизнь была в их руках, чтобы понять во имя чего они жили и с чем без конца боролись, но в последние минуты они жалко бьются как подстреленные птицы - и даже эти моменты они не в состоянии встретить с гордостью и честью - они бросаются в ноги каждому как к богу, которого никогда уже не обретут.