комнатки, где за письменным столом сижу я, вислоухий мальчуган, и
старательно насвистываю новомодный мотив песни «Королева красоты».
Вечером «Королева» сулит мне сигарету «Памир».
– Иди сюда, лоботряс! – кричит мне из-за перегородки отец.
– Гарик, поласковей, поласковей, это же твой сын, – просит бабушка.
Я прекращаю свистеть и с ангельским смирением вхожу в «салон».
– Слушай, лоботряс, – обращается ко мне папа. – Скажи, это правда, что ты
поешь в подворотнях за деньги?
Я провожу рукой по вспотевшему лбу. Лоб у меня крепкий, высокий и совсем
не трясется. «Отчего же тогда отец упорно называет меня лоботрясом?», -
думаю я, и, переминаясь с ноги ногу, отвечаю: «Ну, если это можно назвать
деньгами, то да, хотя…».
– Ну, вот и прекрасно, – не дает мне развить мысль отец, – за заработанные в
подворотнях деньги ты с завтрашнего дня начинаешь развивать свои
способности.
– Какие способности? – спрашиваю я, надеясь, что мне купят велосипед и
отдадут в секцию велоспорта. А может быть, лук? Ведь лук – это так
романтично, от него веет историями Шервудского леса.
– Музыкальные, – прерывает мои мечты отец.
– А что это значит? – удивленно спрашиваю я.
– Это значит, – говорит бабушка, – что мы купим тебе музыкальный инструмент,
рояль, например, и ты будешь на нем учиться играть.
– Зачем мне музыкальный инструмент, тем более рояль? У нас его и поставить-
то негде, – отвечаю я.
– Это не твое дело, где мы его поставим. Ты лучше скажи, когда ты станешь
человеком, а не лоботрясом? – спрашивает отец.
Я провожу рукой по вспотевшему лбу и продолжаю мямлить:
– Я бы хотел развивать свои способности в секции стрельбы из лука или самбо.
– Выбрось это из своей головы. Пока я жива, никаких самбов и луков в доме не
будет, – заявляет мама, косясь при этом на электрический провод от утюга.
Но в это время огромные настенные часы начинают клокотать, как
проснувшийся вулкан, и громко бьют семь раз… Меня уже ждут слушатели…
3
Из пестрых лоскутков прошлого воскресают первые музыкальные
инструменты, предложенные мне в освоение: отечественный баян «Тула» и
германский трофейный аккордеон «Хофнер». Но «Хофнер» и «Тула» были
отвергнуты мною с порога – во-первых, из-за громоздкости, во-вторых, из-за
массовой распространенности.
– Нет, – решительно заявляю я, когда мы приходим в музыкальный магазин.
– Как нет? – восклицает отец. – Мы специально приехали сюда, с трудом
вырвавшись из лаборатории. А ты, дубовая твоя голова, говоришь «нет»!
– Но почему нет, горе ты луковое? – спрашивает мама.
