Т.Благонравову стопку тоненьких брошюр.
– Ну как, согласен? Пойми, это важно не лично мне, следователю Иванову – это
важно твоей Родине. Родина, Тимур, как и мать, у человека одна. Так разве ж
мы позволим обижать всяким там космополитам нашу мать? Лично я не
позволю. Ну, а ты решай сам. Сегодня ты Родине – завтра она тебе. Тут ведь
скоро осенний набор, а в нем, может так случится, недобор. Значит,
консерваторию надо будет на два года отложить ради святого конституционного
долга! И не где-нибудь, а, скажем, на магистральных направлениях. А там
мороз, братец ты мой, ого-го-ого-го. Шинелька слабенькая. Перчаток не
подвезли. А что ты думал?! Солдат обязан стойко переносить все тяготы и
лишения военной службы. И надо будет окоченелыми ручонками гайки
крутить, гусеницы менять… Короче, через месяц кирдык твоим скрипичным
пальчикам. Ну да ничего… переквалифицируешься на балалайку. А что – тоже
народный инструмент! Ну как, согласен? Вижу, что согласен! Тогда вот тебе,
брат, ручка, бумага – пиши. Я такой-сякой немазаный, домашний адрес. Ну, а
дальше я продиктую…
– Как!? Вот так сразу и писать!? Но мне надо поговорить с матерью… самому
все обдумать… может я не смогу… дайте хоть несколько дней.
– Ни, ни, ни… Говорить ни с кем не надо. Ни под каким предлогом. Это дело
сугубо конфиденциальное. На думы, так и быть, даю день. Хотя, что тут
думать! От дум, Тимур, голова пухнет, а у чекиста она должна быть светлой.
Короче, завтра в девять жду тебя у себя. В десять тридцать – в случае неявки -
выписываю постановление на твой арест. Вот ордер. Осталось только вписать
твои инициалы. И здравствуй, Колыма… Давай свою повестку – отмечу, а не то
тебя уже сегодня отсюда не выпустят. – И следователь Иванов хлопнул печатью,
точно копытом ударил, по Тимуровой повестке.
– Что делать? Как быть? – С этими вопросами Тимур присел на скамейку в
городском парке.
Сентябрьское солнце скрылось уже за верхушками деревьев. От небольшого
пруда тянуло сыростью и плесенью. Где-то в глубине парка зловеще кричала
неведомая птица. «Это конец! Это конец» – пробормотал, проходя мимо
скамейки, неказистый гражданин и скрылся в парковых сумерках.
– Так что же все-таки делать? Написать нельзя – «прогрессивная
общественность» осудит, и не писать нельзя – Иванов засудит. Укатает сивку за
бугры годиков на восемь. Кранты музкарьере. Да что-там карьере. Жизни капут.
Что я буду через восемь лет!? Сгорбленный, чахоточный старик. Вот что я
буду! Ну, а если соглашусь. Тогда кто я буду в глазах того же Шпильмана? Ведь
