Варя осторожно протягивает руку. И достает с полки белую стеклянную розу с отколотым лепестком. Долго смотрит на цветок, сотворенный руками Егора Берковича. А потом обращает внимание на остальные предметы на этой полочке — третьей сверху. Рамка с фотографией — изображением вниз. Но оказалось, что это не фото, а портрет. Нарисованный. Портрет Тихона — узнаваемый, но все равно техника какая-то странная. Неуловимо знакомая, но странная. Варя снова переворачивает портрет. На обороте старательно, каллиграфически выведено: «Брату Тихону от сестры Софии». И дата. Его последний день рождения.
Он говорил о сестре Лизе. Значит, есть еще и сестра София. И дед — конструктор танков. И… И, видимо, кое-что еще. Много чего еще.
Еще на полке лежит светло-голубая атласная коробочка. В такой обычно продают недорогие ювелирные украшения. Варе почему-то страшно брать ее в руки. И открывать. Нет, нельзя лезть в чужие секреты. И так уже…
Пальцы снимают светло-голубую крышечку. Под ней, на белом атласе, лежит серебряная цепочка. И крестик.
Варя поспешно закрывает коробочку, ставит на место. Закрывает шкаф. И идет на кухню, ставить чайник и пить еще чай.
Вот уже девять вечера. Вот уже половина десятого. Наверное, надо уходить по-английски. И, едва она пришла к этому выводу, из спальни раздалось негромкое: «Варя…»
— Ты как? — привычно уже трогая лоб. Нет температуры. Замечательно.
— Человеком себя чувствую. Наконец-то.
— Вот, знаешь, всех этих страданий можно было спокойно избежать, если бы ты…
— Варя, хорош меня пилить!
— Ладно, отложу до лучших времен, — согласилась Варвара. — Тиш, мне домой пора.
— Погоди…
И вдруг тянет ее за руку. Почти насильно сажает на постель, рядом с собой. Утыкается носом ей в плечо. А потом выдает на ухо то, что кажется ей сущим бредом. Галлюцинацией.
— Ты с ума сошел! — она смотрит на него, недоверчиво распахнув глаза.
Вместо ответа он снова тянет ее за руку. Притягивает ее ладонь к паху. Там твердо и горячо. И… И это ненормально!
— Тихон, прекрати! — она одергивает руку. — Какой тебе, к черту секс?! Ты несколько часов назад еле стоял на ногах! Про температуру забыл? Про слабость? О чем ты вообще думаешь?!
— Организм у меня такой дурацкий, — как-то смешно вздыхает он. — После болезни как начинаю поправляться — оно и просыпается. Со страшной силой.
— Оно — это кто?
— Ли-би-до это самое! Видимо, после стресса организм жаждет плодиться и размножаться, — Тин усмехается криво. — Помню, я в четырнадцать лет бронхитом болел. Сильно. Мать вокруг меня хлопочет, то чаю, то таблетки, то одеяло поправит. А у меня стояк такой, что аж больно. И стыдно.
