Я знаю, что не все мужики одинаковы. Бывают нежные, внимательные, щедрые, терпеливые.
И все-таки…
Я не умею любить мужчин.
Впрочем, движение есть: раньше я вообще не любила людей.
Никто меня не трогал, чужая беда оставляла равнодушной. Мне было одиннадцать лет когда умер дед. Мама плакала, одевалась во все черное, вся семья сплотилась в несчастье, а я, как ни старалась, не могла выдавить из себя ни слезинки, чтобы хоть как-то поучаствовать в общем горе. Дед ушел, и что с того? Причем здесь я? Он и не глядел на меня, никогда не целовал, не сажал к себе на колени, не объяснял теорему Пифагора, не читал сонеты Шекспира. Он рассуждал о биржевых котировках и несовершенстве мира, отводя мне роль молчаливого слушателя. А бабушка? Ее смерть тоже совершенно меня не тронула. А ведь я всегда думала, что люблю ее. Она была добрая, вечно старалась меня рассмешить, научила жульничать, играя в карты, пекла для меня яблочный пирог, готовила рагу из телятины. А когда она умерла, я даже не плакала.
Потом умерли тетя Флавия, дядюшка Антуан, Огюстен, Сесилия. А я не плакала.
Я долго жила, отгородившись от остального мира. Любовь казалась мне широкой рекой, все вокруг орошавшей. Я одна оставалась безучастной. «Любовь – это прекрасно, – думала я, – любовь – это фильмы, книги, газетные сплетни, крестины, годовщины, дни Святого Валентина, подарки, сюрпризы, младенцы, разрывы и тайны».
Я смотрела на все это с интересом, с холодным интересом. Я скрывала собственную неполноценность, сама себе казалась чудовищем, изо всех сил старалась разбудить в себе хоть что-нибудь похожее на живое чувство, на всплеск эмоций, старательно извлекала из глубин памяти самые мучительные эпизоды, чтобы ощутить себя причастной к избранному кругу способных любить и плакать, и когда, наконец, мне удавалось выдавить из себя долгожданную слезу, кругленькую, соленую и вполне оформленную, когда повод для страданий был найден, и глухие рыдания подступали к горлу, и слезы густой пеленой застилали глаза, я с ужасом осознавала, что плачу над собой. Только думая о себе, я испытывала глубокую печаль, искреннюю и безграничную. В такие минуты ничто не могло меня остановить. Незаживающая рана в сердце начинала кровоточить. Я стыдилась, пряталась, я жила, притворно соболезнуя чужому горю и сопереживая чужой радости. Я быстро научилась притворяться, и никто не мог оценить сколь бесчувственна я на самом деле.
Отец, мать, братья и сестры, дядья и тетки, кузены, кузины, бабки и деды один за другим почили в братской могиле моего равнодушия.
