Гамло удивленно признал в приближающемся человеке Шабанзаде и счел за позор ускакать прочь. Прилег на коня, опасаясь, что из-за скалы выстрелят в него.
— И ты здесь, родственничек?
Бойцы, залегшие за скалой, встали во весь рост, держа наготове винтовки. Гамло видел все это, понимал, что надо уходить.
— Родственник не должен поднимать руку на родственника. Чего ты собрал всякий сброд? Прийти одному не хватило духу?!
— Я пришел один. Пришел, чтобы убить или быть убитым.
Гамло засмеялся:
— Убивать — не твое дело. Вернись домой к своим книжкам и благодари бога, что остался жив.
Шабанзаде вскинул маузер, выстрелил, но и сам упал.
Когда Шихалиоглу помог ему подняться, Гамло уже был далеко.
— Ты ранен?
— В плечо. Я, кажется, промазал.
— Не спеши, возьмем живьем. За все отомстим! За Абасгулубека, Халила...
Шихалиоглу снял с него кожанку, разорвал рубашку, перевязал рану.
— Шихалиоглу, — сказал Шабанзаде, поднимая упавший на землю маузер, — пора начинать, до утра мы должны занять село.
А тем временем Магеррам скакал в сторону Веди. В него не стреляли, — один он ничего не мог сделать. Оружия у него не было, да и на врага он не походил...
***
Гамло подъехал прямо к дому, где остановилась Мираса. Злым, грозно насупившим брови увидела его Мираса.
— Куда направился твой сын?
— Тебе лучше знать!..
— Я знаю одно: он оказался предателем и перебежал к большевикам.
Лицо Мирасы засветилось, она не смогла скрыть своей радости:
— Доброго пути ему! Послушался-таки моих советов.
— Его поймают! Станут забивать под ногти иглы. Околеет, как собака.
Мираса, накинув на плечи шаль, спокойно сказала:
— Если он отправился к святилищу Мирали-ага, с ним ничего не случится. Святой оградит его от всех бед.
Гамло, услышав имя святого, безнадежно махнул рукой и тронул коня.
***
...Была морозная ночь. В непостижимой глубине неба медленно плыла луна. Казалось, в эту ночь луна была дальше от земли, чем когда-либо, — оттого так холодно и слабо ее сияние.
Мирасе не спалось. Она стояла у окна и, сложив руки на груди, глядела в сторону дома, куда поместили пленных. В темноте виднелась съежившаяся от мороза фигура часового. Мираса думала о Магерраме, о несчастных вединцах, которых завтра ожидает смерть, и шептала слова молитвы, моля бога проявить сострадание ко всем, кому тревожно и неуютно в эту ночь. Дальняя родственница, приютившая у себя Магеррама, а теперь и ее, была глуховата и уже в который раз спрашивала, о чем она говорит.
