Следовало действовать быстро и решительно. Несколько дней ожидания только осложнили положение. Затянувшийся бунт рождал определенные надежды у затаившихся кулаков.
***
Шихалиоглу заранее оповестил всех мобилизованных, чтобы с наступлением вечера они собрались в здании милиции.
Посреди большой комнаты стояла железная печь. Шихалиоглу бросил на пол рядом с печкой полушубок, расстегнул пояс, повесил папаху на гвоздь. Набил трубку, лег на полушубок, подложив под голову руку. В последние годы вошло в моду отпускать широкие усы и курить трубку, он тоже пристрастился к ней, но старался не затягиваться глубоко.
Дым медленно поднимался, вверх, а он лежал, задумчиво уставившись в одну точку. Ему грезилось, что он спешит куда-то на коне, а мимо проплывают дома, окутанные туманом. Почему-то обжигала рукоятка маузера, который он держал в руке... Трубка все еще была зажата в кулаке.
Открывая глаза, он затягивался, и его снова окутывал дым, и он видел села, в которые они войдут, их горемычных жителей. Печка так согрела бок, что уже обжигала. Он приподнялся, сел, стал выбивать трубку о край печки.
Обычно, когда он набивал трубку, табак рассыпался на его одежду, и от него всегда пахло табаком и дымом. Поэтому, выезжая в горы или в поле, он не боялся змей.
— Этот запах отгоняет змей, — смеялся он.
В юности от него всегда пахло порохом. Об этом ему говорили все, кто стоял рядом с ним хоть пять минут. Он отвечал тихим, едва слышным голосом: «От мужчины должно пахнуть порохом». А теперь от него несло только табаком.
В дверях показались два человека. На одном было старое пальто и чарыки.
— Здравствуй, Шихалиоглу, — зашумел этот человек, едва войдя в комнату. — Зачем мы тебе понадобились?
— Здравствуй, Дедебала! Будешь много знать — скоро состаришься.
Шумливый человек прошел к печке, вытянул вперед руки.
— Разденься, а то выйдешь — простудишься.
Комната понемногу наполнялась людьми. Никто не знал определенно, зачем их вызвали.
Дедебала наклонился и прошептал на ухо Шихалиоглу:
— Курд Ибрагим говорил, что мы выступаем.
— Куда? — делая вид, что не понимает, спросил Шихалиоглу. — Я ничего не знаю.
— Не знаешь, чего же тогда ты собрал нас здесь?
— Ибрагим говорил? А сам он где?
— Не знаешь разве, сидит дома, на улицу не выглядывает. Редкий трус.
Снова отворилась дверь, вошел Талыбов, остановился на пороге, широко расставив ноги и прищурив глаза.
— И это все, Шихалиоглу?
— Еще подойдут, — ответил тот, вставая, и все, сидевшие на корточках перед печкой, тоже поднялись.
