Потом уснул.
А когда проснулся, уже снялись с якоря, авианосец шел малым ходом, узла два-три, лавируя между мелкими плоскими островками в бухте, и берег из иллюминатора едва виднелся, словно в тумане. Или это у меня в глазах стоял туман. Я сделал вдох - выдох. Все нормально. Сердце функционировало. Потряс головой - голова тоже работала. Достал из чемодана бутылку армянского коньяка, Райка где-то раздобыла по блату. Теперь ясно, где... Но не выливать же. Думаю: надо выпить, как-никак адюльтер, не каждый день бывает. Сниму стресс и буду думать о чем-нибудь приятном, например, о том, что майора мне все-таки дадут, в строевой части шепнули по секрету. Так хотел обрадовать Райку. Но теперь это не имело никакого значения. Хорошо, что я никого не убил, ни ее, ни прапорщика. Куковать потом на нарах... И хорошо, что я знаю неприглядную, но правду. А то плавал бы и думал, что на берегу меня очень ждут.
Но моя беда в том, что в голове у меня всегда одновременно как минимум две мысли, главная и второстепенная, не считая прочих мелких. И бывает, второстепенная выходит на первый план, как ты ни стараешься держать ее на периферии или совсем прогнать. Я выпил бутылку коньяка, думая о том, на кого меня эта стерва променяла: я летчик, можно сказать - майор, а этот бледный как спирохета, чахоточный прапорщик - зав. столовой, самогонщик... Что она в нем нашла?
Но что-то, видно, нашла. Чего не нашла во мне.
Эта второстепенная мысль вскоре полностью овладела моим сознанием, ни о чем другом я уже не мог думать. И передо мной, как на экране компьютера, вдруг высветились Райкины слова, сказанные однажды, когда мы с ней в постели забавлялись. Сначала я сказал ей, что, если она мне когда-нибудь изменит, я ее убью. Задушу, как Отелло. Или зарежу, как этот, в школе проходили... "Алеко", - подсказала Райка. И засмеялась: "Ой, не могу! Какой же ты девственный идиот. Он меня зарежет... - Потом сказала почти серьезно: - Ничего ты меня, Валера, не убьешь. Это ты только сверху такой бравый, а сердце у тебя мягкое, как валенок. И вообще, как бы тебе это сказать, чтобы ты не обиделся..."
Она лежала на боку, подперев голову ладонью, в черной короткой комбинации, которую я больше всего любил из всех ее нарядов, устало смотрела на меня, или не на меня, а вглубь себя, в свои два неудачных замужества, в свои прошлые романы, сравнивая, что ли, или раздумывая: сказать - не сказать? Она сказала: "В общем, Валера, ты не плейбой... Ты в любви теоретик, я давно это поняла, как школьник. Неужели тебя никто никогда не обучал - какая-нибудь пожилая дама? Или сходил бы пару раз в бордель за границей, как люди ходят. На это не надо спрашивать разрешения. А ты так и не решился. Я понимаю, не надо мне тебе все это говорить, но... Это тебе, Валера, за то, что ты меня взял такую, с ребеночком... Ты не очень обиделся?"
