– Рождество, шахта закрыта, зачем кому-то понадобилось тащиться в «Годсенд»? У тебя есть объяснение? – спросил Рассел шерифа.
– Конечно же, нет, – проворчал тот. – К тому же, насколько можно судить, мулы идут не налегке. Похоже, бедняги утопают в снегу по брюхо.
Чем дальше, тем ближе подступали стены каньона. Метель набирала силу, сужая видимый мир, так что теперь всадники видели только дорожку следов. Еще одна миля осталась позади. Вдалеке проступили очертания двадцатипестовой многоуровневой дробилки Пакера, окруженной административным зданием шахты, пансионом и кузницей.
– Как-то даже непривычно не слышать дробилку, – заметил Стивен.
Они остановились ярдах в двадцати от мельницы. Шериф уже дрожал от холода.
– А вот это интересно. – Он указал на следы, которые шли дальше, но не к шахте, как следовало бы ожидать, а вверх по южному склону каньона.
– Ты же не думаешь, что им хватит дури гнать обоз на Пилу? – спросил Рассел.
– Однако, похоже, что именно так они и поступили, – возразил Кёртис.
– Но это же безрассудство! Я к Пиле и в июле бы не пошел, когда снега вовсе нет.
– А что им терять? Они прошлой ночью пятерых убили.
– Мне этот снег уже порядком надоел. Тащиться туда – только лошадей гробить.
– Согласен, док, и мне не хочется. Я бы тоже предпочел сидеть с Глори дома, у камина, да потягивать виски, но, похоже, в ближайшее время на это рассчитывать не приходится.
Со скатной крыши съехал и ухнул вниз изрядный ком снега. Кони вздрогнули.
– Думаете, на склоне нас может накрыть лавина? – подал голос проповедник.
– Вполне возможно, – кивнул Илг.
От мельницы все трое двинулись дальше, следуя тем же, что и обоз, маршрутом. В конце каньона они снова остановились. Выше лежал ровный белый склон. Тропинка уходила вверх, то исчезая в снегу, то снова появляясь, и терялась в низких, тяжелых от снега тучах.
– Две тысячи футов. Это безумие, Зек. Чистое безумие! – попытался отговорить шерифа Рассел.
– Знаю, док. И что подошвы у тебя скользят, тоже знаю… Надеюсь, у этой твоей кремелло[10] шаг верный.
– Не беспокойся. Она, может, в кости и легкая, но зато послушная и выносливая.
Иезекиль пришпорил своего мерина, и троица начала подъем.
Тропа уходила вверх, и трое всадников следовали по ней. Снег падал, налипая на все, что только можно, – дождевики, пальто и шляпы, лошадей, сбрую и приклады винтовок, – и вскоре они походили на троицу возникших из снега призраков.
Иезекиль ехал впереди, держась за луку седла и опустив голову против ветра. Другие не видели этого, но он улыбался. Как и несколько часов назад, когда на крыше Изумрудного дома ему открылась картина кровавой бойни, Шериф теперь чувствовал себя в своей стихии.
